Так как же он сможет вернуться?

Она застыла в неподвижности, устремив взгляд в одну точку. Вернуться? Он ни за что не захочет, это точно, он свободен, он развлекается, он рад, когда мы видимся два раза на дню, эта жизнь ему нравится, и он не хочет меняться. Вот сейчас, закончив с дневными развлечениями, он явится сюда и примется спокойно, не дергаясь, ждать, чтобы она придумала способ присоединиться к нему. Он не понимает, что она просто не способна ежевечерне что-нибудь изобретать, кончится тем, что Альбер — он ведь не дурак! — начнет задавать вопросы. Я так и слышу: «Ну и ладно, брось его!» Он — чудовище. Не стоит удивляться, он сам мне говорил, что создан из того, что я отвергала в себе, так почему же я не могу обойтись без него? Если я не хотела того, чем он является, почему не радуюсь, что избавилась от него, и не упиваюсь очищенным сознанием? У меня болит душа… вот так же ампутированных мучают фантомные боли в утраченных конечностях. В моем мозгу есть нервные окончания, страдающие от пустоты. Думаю, я острее воспринимаю его отсутствие, чем он — мое, я пережила его уход (а куда было деваться!), он вкушает бесконечные удовольствия, дарованные новизной состояния, а я — все так же бесконечно кружу вокруг ямы, в которую вот-вот свалюсь. Нет, добровольно он не вернется!

Неужели это собственные мысли Алины? Да нет! Это научные рассуждения Жаклин о проблеме наркотиков.

Алина вскочила и вышла, оставив на столике в прихожей записку: «Не могла заснуть, вышла пройтись». Она боялась, что Альбер вернется раньше нее.

«Все это — чистое безумие!» — повторяла она про себя, спускаясь по лестнице. Внизу ее одолели сомнения: направо или налево? Поможет ли ей та загадочная интуиция, которая руководит молодым человеком? Не ощутив никакого мистического присутствия, Алина пошла вперед по прямой: в конце площади ей предстояло выбрать между авеню Мольера и улицей Роденбаха. Три шага в сторону Мольера — и ей стало не по себе, ладно, вернемся к Роденбаху… Алина храбро попыталась пошутить: «А ведь я терпеть не могу его романы!» — и, подчинившись указаниям стрелки этого странного компаса, двинулась дальше по улицам города. Оказавшись в конце улицы Беркендейла, Алина вдруг поняла, что идет на авеню Лепутр.

Значит, он у Поля Рено.

* * *

Поль оставил все попытки самообмана: каждый вечер он ждал Люсьена, и Люсьен приходил. «Я сошел с ума!» — говорил он себе, с отчаянием осознавая, что совершенно счастлив. Молодой человек был порывист, страстен, почти жесток, и это смущало душу несчастного Поля. Никто не выходит победителем в поединке со счастьем: этот веселый юноша, явившийся неожиданно и без приглашения, мчащийся навстречу счастью, откровенно жаждущий наслаждений и рассуждающий о теореме Пифагора, как о самой увлекательной вещи на свете, перечеркивал все предрассудки Поля Рено — полагающего, что он все понимает о мире, в котором живет, — и очаровывал его. Орланда не был лицемерен, думаю, если бы он осознал недоразумение, имеющее место по его вине, тут же объяснился бы с Полем, но он ни о чем не подозревал, полагая, что его обаятельный сорокалетний любовник по-прежнему не хочет никакой прочной связи. Орланда радовался, что Поль радушно его принимает, и не замечал, как у него на глазах рождается любовь.

Каждый вечер Орланда уходил, не говоря Полю, где его можно найти, и того мучила нелепая ситуация. В среду любовники уснули в одной постели, но на рассвете Поль проснулся в одиночестве. В четверг, около одиннадцати вечера, когда юноша встал и начал одеваться, Поль испытал острое желание задать ему несколько вопросов, но он из принципа сдержался. В пятницу Люсьен объявил, что уходит, на час раньше, и Поль едва не выкрикнул: «Уже?!» — чувствуя на губах вкус сожаления и разочарования. Он удержался и от сакраментального «Вы придете завтра?» — это было бы слишком похоже на мольбу.

Выходя из комнаты, Орланда обернулся:

— Если не возражаете, я приду завтра?

— Буду очень рад.

Утонченная вежливость тона сделала правду похожей на ложь.

* * *

Но почему он не останется? Что за спешка толкает его к Алине? На прошлой неделе он замечательно провел ночь и весь следующий день у Поля Рено, откуда же такая перемена? Увы! Ответ прост: морфин, слава или разврат — не важно, человек привязывается к тому, что дарит ему наслаждение, Орланда мог обходиться без физического контакта, пока не вкусил этого, сон «голова к голове» на широкой кровати Альбера поработил его, так что утолив любовный пыл молодого волка, он кинулся к Алине. И не увидел тоски во взгляде Поля, глядевшего ему вслед. Тот кусал губы, готовые окликнуть юношу, произнося внутренний монолог о том, как неуместно привязываться к человеку, о котором ничего не знаешь! У него было тяжело на сердце, призрак страдания придвинулся совсем близко, и Поль принял снотворное.

Алина пришла час назад. Вспоминая Люсьена, сидящего на ступеньках лестницы на улице Флоренции, она вздохнула, прислонилась спиной к стене в темной подворотне и принялась ждать. Напряжение спало, но молодая женщина чувствовала — отойди она от этого места хоть на несколько метров, и боль вернется — сильнее прежнего. «Я связана по рукам и ногам!» — сказала она себе, точно зная, что будет дальше. Каждый день, ровно в 12.00, он станет приходить в ее кабинет, а однажды туда заявится неврастеник Дюшатель, и удивится, и спросит, кто этот незнакомый посетитель.

— Это мой брат.

— А-а-а… Вы не похожи.

Она тихонько крякнула, и в этом странном звуке смешались страх и ярость. Будущий вторник тоже не станет ее большой удачей: не пройдет и четверти часа, как Альбер отведет ее в сторонку и потребует объяснений. Она понимала, что ее жизнь вот-вот разрушится, и ощутила отчаяние. «И все-таки, — сказала она себе, — следует признать, что на прошлой неделе, после возвращения из Парижа, я умирала от тоски и полагала, что буду грустить вечно! Так вот, мне больше не грустно! Я возбуждена, я в ярости, я напряжена — или довольна, когда он рядом, — но глухая скука, отравлявшая во все дни мое существование, ушла. Правда в том, что я вовсе не хочу возвращаться в прежнее свое состояние, когда — конечно, если верить ему! — только и делала, что окорачивала и подавляла его. Плевать, что я несусь навстречу катастрофе!» Алина хотела было укорить себя за то, что согласилась говорить с ним и видеться снова и снова, но — как и Поль Рено — поняла всю тщетность нравоучений, следующих за уже совершенной ошибкой, и вздохнула. «Если он существует только потому, что я его создала, как его уничтожить? Пришлось бы вернуться в то время, когда мне было двенадцать, и все начать сначала, а я «заперта» в настоящем, где не могу обойтись без Люсьена».

Люсьен! Решительно, это украденное имя раздражает Алину. Пойдя по моим стопам, она поискала другое, но ничего не придумала, потому что мысли перескочили на иное: дело вовсе не в том, чтобы найти ему имя, которое бы меня устроило, а в том, чтобы спасти себя! «Ужас в том, что я не знаю, как это сделать, и чувствую, что не смогу разорвать эту опасную связь. Господи, какой ужас! Стою тут — в черной шапочке, натянутой по самые брови, в куртке на шесть размеров больше — для маскировки, умирая от ужаса, что меня узнают, но не имея сил вернуться в свою уютную квартиру, чтобы провести вечер, читая в кровати и попивая фруктовые соки! Сколько мне отпущено времени до той минуты, когда все рухнет?»