Этот приезд походил на все остальные, с той только разницей, что с нею не было Джули: было легче, зато значительно скучнее. Они совершали, по выражению ее матери, небольшие прогулочки; коммандер Лоуренс с женой и лабрадором навестили их к чаю. Лабрадор вежливо стоял, если к нему обращались, и размахивал увесистым хвостом, сшибая время от времени твердое печенье со столиков и тут же проглатывая их – как не бывало. Коммандер говорил, что пес плохо себя ведет, хотя обычно он не такой, однако от какой собаки можно дождаться полного послушания. Рука у него была на перевязи, отчего, по его словам (произнесенным после того, как бравый капитан со всеми подробностями описал Зоуи обстоятельства, при каких руку сломал), он чувствует себя кем-то вроде Нельсона.

Лифы матери понравились, зато корсаж вызвал сомнения. «На самом деле, мне таких два нужно бы, – сказала она, – чтоб толк был. Иначе я могу простудиться, пока он стирается».

Они нанесли обычный визит мисс Фенвик и ее матери, которая, как не раз повторила Мод, просто великолепна для своего возраста. Было ей девяносто два года. Мисс Фенвик большую часть утра потратила на мытье и одевание матери, на то, чтобы втиснуть ее в огромное кресло, которое старушка заполнила собою, как объемистый мешок с песком. Была она практически лысая и все время носила красную шляпу, одну сторону которой пронзала усыпанная алмазами стрела. Под пышной юбкой из джерси ноги ее покоились на скамеечке, обутые в домашние шлепанцы, которые формой своей напоминали, как не преминули бы заметить в семействе дома, старые широкие горошины. Беседовать с ней было трудно, потому как она была глуха как тетерев и не помнила, кто из присутствующих кто, даром что регулярно перебивала других довольно сердитыми расспросами, когда еще подадут поесть. В таких случаях мисс Фенвик всегда поясняла: «Мама и впрямь радуется случаю поесть».

Разговор при этом, если не вращался вокруг чуда древности миссис Фенвик, шел о том, что больше всего они утратили в сравнении с мирным временем, и в большинстве случаев это оказывалось едой. «Свежие сливки», – заявила Мод, она до того любит пирожные со свежими сливками – не говоря уж про клубнику со сливками. «Лимоны», – подала голос Зоуи, однако никто на нее особого внимания не обращал. Кстати о пирожных, заговорила ее мать, чего ей на самом деле не хватает, так это фуллерского торта с грецкими орехами, а мама, сообщила мисс Фенвик, на самом деле очень тоскует по бананам.

В конечном счете и этот визит подошел к концу, потому что мисс Фенвик сказала, что маме не нравится опаздывать к обеду. «Силы небесные, – подумала Зоуи, – до чего ж ужасно быть старой. Мне б уж лучше умереть, чем стать такой, как миссис Фенвик», – однако вслух она этого не высказала.

Состоялся и вечер за шерри, на который пришли Лоуренсы и викарий со своей племянницей. Откупорили бутылку Зоуи, а Мод сделала из маленьких кусочков тостов сэндвичи, намазав их куриным и свиным паштетом. Они отправлялись за покупками с карточками Зоуи, купили банку мясных консервов («про запас»), а еще миссис Криппс одобрила использование карточек на сыр, а три унции сыра, заявила Мод, – это дар божий, который можно растянуть на три раза. Так прошли четверг и пятница. «Завтра я поеду домой, – думала Зоуи, – а по пути пообедаю с Арчи». Она заранее предупредила, что не сможет задержаться из-за Джули, которую, сказали ей в ответ, она должна привезти в следующий раз. В последний вечер за кусочками трески в соусе из консервированного молока и брюквенного пюре то и дело говорили, как печально, что ей приходится уезжать. Мод в особенности расписывала без устали, как обожает ее мать приезды дочери, хотя сама Зоуи не заметила ни единого признака этого, ведь, в общем-то, им нечего было сказать друг другу. «Я вас вместе одних оставлю, а сама только в деревню загляну за хлебом», – сказала Мод после раннего завтрака.

– Она такая заботливая, – сказала мать, когда они обе услышали, как закрылась входная дверь. Казалось, доброта Мод успела стать своего рода подпоркой в разговоре.

– Есть что-нибудь, что я могла бы сделать для тебя в Лондоне, мама? – спросила она в отчаянии.

– О, не думаю, милая. Разве что еще один корсаж мне купишь. Ой… я прежде забыла сказать, но была бы очень тебе признательна за сетку для волос. На ночь, ты же знаешь. «Леди Джейн», вот фасон, какой я предпочитаю. Уверена, в «Понтингс» или «Гэйлор энд Поуп» они есть. Но только если это по пути. Я знаю, как ты занята.

– Знаешь, в этот раз я сделать этого не смогу, но, когда в следующий раз попаду в Лондон, то не забуду. Могу, кстати, по почте их тебе прислать.

– Но ты же скоро опять приедешь, разве нет?

– Как сказать… возможно, не раньше, чем после Рождества. У меня же работа в госпитале, понимаешь.

– Что ж, милая, заботься получше о своих руках. Уход за больными портит руки. А они у тебя когда-то были такие прелестные. Да и сейчас тоже, – торопливо добавила она.

– Ты тут вполне счастлива, верно?

– О да. Вполне счастлива. Мод – самое доброта, как тебе известно. И, конечно же, я вношу свой вклад в уход за домом. Я не хочу быть обузой.

– С деньгами все в порядке, да, мама? – Она знала, что Руперт устроил так, что доходы от лондонской квартиры надежно вкладывались, многого дать это не могло, но у матери есть еще и ее вдовья пенсия.

Однако ее мать, считавшая деньги предметом вульгарным, поспешила уверить:

– Тут не о чем беспокоиться. Мы ведем тихую жизнь и очень хорошо справляемся. Но это напомнило мне, что я должна тебе за нижнее белье.

– Не должна. Это подарок.

– Я о таком и не мечтала. – И она принялась рыться в своей сумке, отыскивая кошелек.

– Мама, прошу тебя, не надо, в самом деле.

– Я все же очень хотела бы заплатить тебе. Ты помнишь, сколько это стоило?

Вот неблагодарный спор и суета по поводу этого всего, думала Зоуи, все больше и больше беспомощно раздражаясь: ее мать хотела знать, сколько в точности стоили вещи, а она не могла вспомнить, а потом мать не поверила ей, когда она сказала наобум, а потом у нее оказалась всего одна пятифунтовая банкнота – так продолжалось, пока не вернулась Мод. У Мод была мелочь: мать сказала, что на лифах, наверное, еще остались бирки с ценой, пусть кто-то заглянет к ней в комнату и посмотрит, и Мод, знавшая, где лежат вещи, предложила сделать это. К этому времени мать заупрямилась, а Зоуи помрачнела. Оказалось, что лифы стоили по восемь шиллингов и шесть пенсов каждый, так что потом матери понадобились карандаш с бумагой, чтобы она смогла вычислить сумму. «Мне никогда цифры не давались, – а потом возник вопрос с корсажем: – Выходит двадцать пять шиллингов и шесть пенсов… и?»

– Тридцать шиллингов, – сказала Зоуи.

– Всего, значит, будет… – Мать писала, губы ее шевелились, пока она вела подсчет, и Зоуи заметила маленькие потеки губной помады, поднявшиеся по ее верхней губе, тогда как Мод убеждала, оставив всякие оперные штучки, что им обязательно надо отправляться.

– Два фунта пятнадцать шиллингов и шесть пенсов! Мод! У тебя есть чем разменять?