Несмотря на все свое неистовство и отрешенность в спальне, Тесса сразу приходила в себя, как только это завершалось. Она тут же, не говоря ни слова, ныряла к себе и ни разу не уснула в его постели. Ему было все равно. Собственно, он даже предпочитал, чтобы так и было: жар, смешанный с холодом. Он задавался вопросом, не связано ли его участие в этих выплесках неописуемой ярости с его чувством к Норе, с его желанием наказать ее за то, что она любила его, оставила его и при этом продолжает жить.

Ему не грозило влюбиться в Тессу. Как и ей в него. Во всех их змеиных обвиваниях друг вокруг друга ему мерещилось прежде всего презрение, не столько ее презрение к нему или его к ней, но и их общее презрение к тому, что они так бесстыдно пристрастились к этому занятию. Однажды, когда она была сверху, она стиснула руками его грудь и прошептала: «Такой молодой», словно осуждая его.

Когда Федерико оказывался в городе, он приглашал Дэнни на анисовую, и они сидели вместе, слушая какую-нибудь оперу на «сильвертоне», а Тесса устраивалась на кушетке, занимаясь английским по учебникам для начинающих, которые Федерико привозил из своих поездок. Поначалу Дэнни опасался, что Федерико почувствует близость между своим собутыльником и дочерью, но Тесса сидела на кушетке совсем чужая, натянув юбку на колени и застегнув креповую блузку до самого горла, и, когда ее глаза встречали взгляд Дэнни, они не выражали ничего, кроме лингвистического любопытства.

— Обясни, что такое «користь», — как-то раз попросила она.

В такие вечера Дэнни возвращался в свою комнату, ощущая себя и предателем, и жертвой предательства, и он садился у окна и допоздна читал что-нибудь из тех бесчисленных бумаг, которыми его снабжал Маккенна.

Он сходил еще на одно собрание и потом еще на одно, однако ничто не менялось. Мэр по-прежнему отказывался с ними встречаться, а у Сэмюэла Гомперса и его Американской федерации труда имелись, скорее всего, какие-то свои тайные соображения, и вступить в организацию они пока не позволяли.

В один из таких вечеров он услышал, как Марк Дентон говорит какому-то копу-первогодке:

— Главное, верь. Рим не сразу строился.

— Но его все-таки построили, — заметил тот.

Однажды, вернувшись вечером после двух дней дежурства, он увидел, как миссис ди Масси тащит вниз по лестнице ковер Федерико и Тессы. Он хотел ей помочь, но старушка отогнала его, дернув плечами. Она выволокла ковер в вестибюль, бросила на пол, громко вздохнула, а потом уже посмотрела на него.

— Она уехала, — сообщила миссис ди Масси, и Дэнни понял: она знала о нем с Тессой. — Они уехали, не сказали слова. Должны мне за квартиру. Будете ее искать — не найдете, так я думаю. У женщин из ее деревни черное сердце, это все знают. Некоторые думают, они ведьмы. У Тессы черное сердце. Ребенок умер, и оно стало еще чернее. И вы, — добавила она, протискиваясь мимо него к собственной квартире, — вы его, видно, сделали совсем черным. — Она глянула на него: — Они вас там ждут.

— Кто?

— Те мужчины у вас в комнате, — ответила она и вошла к себе.

Он расстегнул кобуру, поднимаясь по лестнице, и думал о Тессе, о том, что ее, может быть, еще не поздно найти по горячим следам. Он подумал, что она должна бы ему объяснить. Наверняка есть какое-то объяснение.

На своей площадке он услышал, как из его квартиры доносится голос отца, и защелкнул кобуру, но не пошел на голос, а двинулся к квартире Федерико. Дверь была приоткрыта. Он распахнул ее. Да, ковер исчез, но в остальном гостиная не изменилась. Все-таки он обошел ее; заметил, что все фотографии исчезли. В спальне — пустые шкафы, с кровати сняли белье. Верхний ящичек, где Тесса держала пудру и духи, тоже опустел. Вешалка в углу напоминала дерево с голыми ветками. Он прошел обратно в гостиную и почувствовал, как холодная капля пота стекает по шее: они оставили «сильвертон».

Крышка была открыта, он подошел и вдруг почувствовал запах. Кто-то облил вертушку кислотой, и бархатную подстилку всю разъело. Он отворил дверцы шкафчика и увидел, что все пластинки, нежно любимые Федерико, разбиты вдребезги. Первое чувство было: их убили. Старик никогда, никогда бы не позволил так бесстыже надругаться над своим сокровищем.

Потом он увидел записку. Ее приклеили к правой дверце шкафчика. Почерк принадлежал Федерико: точно таким же он писал, приглашая Дэнни на самый первый совместный ужин. Дэнни вдруг ощутил тошноту.

Полисмен,

древесина осталась деревом?

Федерико

— Эйден, — позвал отец от дверей. — Рад тебя видеть, мой мальчик.

Дэнни поднял на него взгляд:

— Какого черта?

Отец вошел в квартиру:

— Жильцы говорят, он казался таким милым старичком. Полагаю, ты тоже был о нем такого мнения?

Дэнни пожал плечами. Он буквально потерял дар речи.

— Видишь ли, на самом деле он не такой милый и не такой старый. О чем он тут тебе пишет в записке?

— Шутка, — ответил Дэнни. — Личная, не для непосвященных.

Отец нахмурился:

— В этом деле нет ничего личного, мой мальчик.

— Может, скажешь мне, что происходит?

Отец улыбнулся:

— Разъяснение в твоей комнате.

Дэнни прошел вслед за ним по коридору; в его квартире ожидали двое мужчин в галстуках-бабочках и в плотных рыжих костюмах в темную полоску. Волосы у них были прилизаны и разделены посередине пробором. Отлично начищенные коричневые ботинки на низком каблуке. Министерство юстиции, сразу видно: с таким же успехом они могли прилепить себе на лоб свои служебные карточки.

Тот, что повыше, взглянул на него. Другой сидел на краю журнального столика.

— Сотрудник полиции Коглин? — осведомился высокий.

— Кто вы?

— Я спросил первым, — заметил высокий.

— Не важно, — ответил Дэнни. — Я здесь живу.

Отец Дэнни сложил руки на груди и прислонился к оконному переплету, с явным удовольствием наблюдая за этой сценой.

Высокий оглянулся через плечо на своего спутника и снова посмотрел на Дэнни:

— Меня зовут Финч. Рейм Финч. Не Реймонд, а Рейм. Можете называть меня «агент Финч».

Выглядел он как спортсмен: крепкий, с непринужденными движениями.

Дэнни закурил и прислонился к дверному косяку:

— Значок у вас есть?

— Я уже показал вашему отцу.

Дэнни пожал плечами:

— Мне вы не показали.

Финч полез в задний карман, а Дэнни заметил, что коротышка на журнальном столике смотрит на него со сдержанным презрением, как смотрят епископы или девочки из варьете. Этот тип был несколькими годами моложе Дэнни и лет на десять моложе Финча, но кожа под его выпученными глазами обвисла, как у человека раза в два старше. Он положил ногу на ногу и ковырял что-то на колене.