Интересно, дали ли Сталинскую премию художнику, написавшему этикетку «Московской особой водки»? Не за эту, с сусальным золотом и кособоким шрифтом, а за ту, бело-зеленую с черными буквами. Дали, наверно, но – секретную, как академику Сахарову за водородную бомбу.

Взял литр «Русского леса». Обидно, конечно, что эта водка – немецкая, но как пьется!

Опухшая от бессонницы кассирша говорит:

– Когда ж вы, мужчина, уже напьетесь?! Как она в вас только лезет…

В самом деле: я сам в себе не помещаюсь, а тут еще такое… Ладно! Блевану за углом – откроются скрытые резервы. Отпуск – имею право. Хотя – при чем тут отпуск?

И тут берет меня за локоть женщина лет сорока в роскошной шубе…

Мы – страна соболей, куниц и водки… Ну и нефти чуть-чуть.

А что имеем? Водка из Германии. Бензин – дорожает. Вот эта шуба, что на тетке, к бабке не ходи – шита в Греции. Зачем, собственно, грекам шубы? Грекам подобают туники и сандалии на босу ногу. И пить вино на берегу Эгейского моря. Глотнет грек вина из фиала, съест виноградину, засмеется, умоется морской водой… Поэтому они все – Аристофаны и Эпикуры. А посади этого Эпикура на берег нашей речки Говнотечки!

Замнем для ясности…

Женщина эта, в греческой шубе, мне и говорит:

– П. К.! Вы меня помните?

Я себя плохо помню по утрам…

– Извините, – говорю, – не помню…

– Наташу К. помните? Я ее мама.

Конечно, я помню Наташу К.!

Вот выздоровевших больных – никогда не помню. Ну выздоровел и выздоровел. Для этого к нам и поступал.

Умерших помню всегда. Наташа К. – умерла.

Мне ее оперировать ох как не хотелось!

Я тогда совсем недавно приехал в этот среднерусский город по направлению родного министерства. Поручили мне открыть в одной из больниц нейрохирургическое отделение.

– Поезжайте-поезжайте, – сказал мне медицинский чин, ныне посаженный за мошенничество. – Откроете там отделение, наладите года за три работу. Вам же самому это интересно! Я же вижу! А мы со своей стороны вам поможем – квартира, особые условия оплаты, премии…

Поехал. Стали открывать отделение: ремонт, перепланировка, закупки операционных столов, инструментария, коек, обучение персонала… От кровотечения из язвы желудка чуть не помер.

А когда все деньги, выделенные под это дело, были тщательно разворованы, мне сказали:

– Всё! С понедельника работаете как полноценное отделение! Приказ подписан.

И тут же привезли эту Наташу К. – умирающую девочку четырех лет от роду. Ее доблестно и безуспешно лечили детские неврологи церебролизином пополам с ноотропилом. И только когда девочка стала умирать, неврологи сделали МРТ головного мозга, нашли опухоль мозжечка и, сказав «Надо же!», направили с глаз долой к новоприобретенным нейрохирургам в лице меня и трех раздолбаев, еще полгода назад работавших травматологами и хирургами.

Наташа умирала. Опухоль занимала оба полушария мозжечка и деформировала ствол головного мозга. Куда-то ее переправлять – не довезем. Паллиативного варианта не было – поздно.

С другой стороны – опухолей таких я оперировал немало. Взяли Наташку на стол и с помощью нашего очень еще несовершенного набора инструментов и без должной оптики – удалили опухоль. Мой ныне покойный Первый Заведующий говаривал: «Если умеешь и очень надо – то и перочинным ножом прооперируешь!»

После операции девочка резко пошла на поправку: еще и швы не сняли, а она уже свободно ходила, головные боли – исчезли. Хорошо лопала, набирала вес и улыбалась при виде докторов. У детей всегда так: если операция удачна и по делу сделана, то улучшения идут очень быстро. (И так же быстро, лавинообразно наступают ухудшения среди, казалось бы, полного благополучия.)

Но нет счастья в жизни, а в нейрохирургии его еще меньше: опухоль оказалась медуллобластомой. Это, чаще всего, не диагноз, а приговор.

Каждый раз, прооперировав такого ребенка, пытаемся донести до мамаш, что дело худо. Объясняем, что надо будет проводить многократные облучения, химиотерапию, и все это только для того, чтобы продлить ребенку жизнь.

Рано или поздно (всегда – рано!) наступает смерть. Но мамаши, видя волшебные улучшения в состоянии ребенка после операции, пребывают в эйфории и такие вести воспринимают плохо. Они полны надежд и планов. Часто – дурацких: возят детей в Египет и Крым «позагорать», поят витуридом[33], БАДами «Тянь-Ши» и так далее.

Выписали мы Наташу и направили на лучевую терапию. Через день звонят мне из этой самой терапии и возмущенно выговаривают в трубку:

– Вы с какой целью направили к нам ребенка после удаления раковой опухоли головного мозга?

– ???!!!

Ну не бывает «рака мозга»!

Взял машину, поехал к этим «специалистам». Встречает меня заведующая этими лучами: этакая Жизель в полупрозрачном, как ночнушка, медицинском халате. На шейке с голубой жилкой – какие-то кружева.

«Жизель» мне говорит:

– Как мы должны это облучать? Вы себе представляете?

Памятуя, что человек я здесь новый, не матерюсь ни разу, а вежливо говорю:

– Призовите своих физиков. Они проведут расчеты, напишут программу, рассчитают дозы… Всё как обычно…

– Что это вдруг – физики! Мы их ставки сами разрабатываем. Вы лучше нарисуйте нам крест на голове. Туда и будем облучать…

– Как это – «нарисовать»?

– Да хоть зеленкой!

Направили мы Наташу на облучение в Москву. После всех этапов терапии производила она впечатление совершенно здорового ребенка. Только правый глаз слегка косил. Какое-то время мы наблюдали за Наташей, а потом родители перестали привозить ее в назначенное для осмотра время.

Ровно через два года после операции ее по «санитарной авиации» доставили к нам из районного городка, где она и жила. Помочь ей было уже невозможно: кома, нарушение дыхания. При томографии нашли рецидивирующую опухоль, бо́льших, чем до операции, размеров и без четких границ. Смысла в повторном вмешательстве – не было. Поместили ее в реанимацию. А через два дня ночью позвонил мне домой реаниматолог:

– Наташа К. – умерла. Мы ее вывезли в коридор, а мать похитила труп! Отец на легковушке ждал их у больницы. Погрузились и уехали. Это охрана нам сообщила. Что же нам теперь к каждому трупу часового ставить? Вы это, как их найдете, скажите, чтобы простыни вернули… Две. А то сестра-хозяйка меня со свету сживет.

* * *

И вот в три часа ночи, в круглосуточном супермаркете, с литровой бутылкой водки в корзине, я встречаю маму умершей шесть лет назад Наташи.