— Ну, ты совсем, черт… ты совсем… ты… черт тебя разберет, что ты такое!

— О чем это ты?

— Ты — то, что ты…

— Да-а? А ты? Ты — что?

— Я — я, я… я постольку, поскольку я.

— В смысле?

— Я… я… «Ягермайстер».

— Да, да… А что с тобой? Что это у тебя на щеке?

— А что, заметно?

— Да, у тебя щека вся красная, такими полосками. Как будто ты побывал в тостере или еще где…

— Правда? Это просто клей… Клей-мо.

— Да?

— Меня за-клей-мили…

— Ты, что ли, клей нюхал?

— Такое бывает, когда входишь в слишком тесный кон… к-кокон-н… к-контакт с людьми.

— Ну?

— Ага, ты… ты молодая и… и за четыреста тысяч… ты с этим поосторожнее…

— С людьми?

— С людьми.

Я жутко доволен собой и пытаюсь сделать затяжку, прежде чем продолжить, но из сигареты дым не идет, и я понимаю, что во рту у меня мокрый обломок. Я вынимаю его и уже собрался сказать: «Мы живем в обществе всеобщего благосостояния…» Я даже следующую фразу придумал: «На мне клеймо государства благосостояния». Но ее уже и след простыл. Вот молодежь!

Я сижу и сорок пять минут одним ухом слушаю дискуссию о таможне в аэропорту Кеплавик (она, конечно же, «всех зателепала»), а другим — с десяток песен Oasis или Blur или еще какую-то битловину. Атмосфера жутко хипповая. Напоминает старые тусовки коноплистов. Да. Они ходят (с) косяком. Они делают абсолютно то же самое, что делали в свое время их родители, только им не стали рассказывать. Так что у них здесь — пересказ того же самого. Передоз того же самого. Я, по правде говоря, уже задепрессировал от того, что человечество все топчется на месте. Нет, нет. У них тут «полный откат». Никому не нужны советы старейшины. В конце концов я встаю и иду вперед по ковру (когда я встаю, на вечеринке горизонт как бы проясняется) и спрашиваю, по какому номеру можно вызвать такси. Дважды звоню в таксопарк, но оба раза попадаю на свой собственный автоответчик. Я даже сказал: «А-а, здорово!» после первого гудка, но… Вешаю трубку и выхожу в многодверный коридор на поиски сортира. В таких жилищах не мешало бы развесить указатели. Открываю одну дверь: голая парочка на супружеской постели в классической позе весьма трудолюбиво исполняет заветы Бога. Они останавливаются и смотрят на меня. Я говорю: «Па… пардон. Ничего. Продолжайте», вхожу, закрываю за собой дверь, прислоняюсь к белому комоду у двери. Девушка (ц. 30 000) шарит в поисках одеяла, едва успевает накинуть его на одну ногу. Парень смотрит на меня, потом на нее, потом улыбается такой полуулыбкой, типа: «В чем дело?» Она не улыбается, Выглядят они весьма среднестатистически. Лица заурядные, наверно, это из-за неоригинальной позы и из-за того, что на них нет одежды. Когда люди идут в постель, у них у всех лица становятся какие-то безликие, такие «человеческие», видимо, в противовес зверю между ног. И всегда все та же белая задница. На одной из тумб возле кровати горит ночник. Она:

— Эй, ты!

— Да.

— Что ты здесь забыл?

Раз так, лучше уж промолчать. Но они не молчат. Она опять:

— Давай уходи! Сейчас же!

— Зачем?

— Зачем?! Ты что, не видишь, чем мы занимаемся?!

— А чем вы занимаетесь?

Она снова откидывается головой на подушку и вздыхает:

— Джизус!

Парень опять принимается за дело, в спокойном темпе. Да. В нем чувствуется мощь. Может, он меня поймет. Может, его от этого торкнет. И ее торкнет, стопудово, но она пытается нагрести на него и на себя одеяло, а он помогает ей. Они некоторое время эскимосятся под матерчатым сугробом, а потом она снова начинает зудеть:

— Ох… Я так не могу. Пусть он уйдет.

И тут на меня снизошел святой дух. Ангел любви Хлин Бьёрн отступает от белого комода и направляется к постели — крылья шелестят, в руке лук — и говорит (может, не так сладкоголосо, как кажется):

— Когда люди занимаются любовью, это так красиво, мне всегда хотелось на это посмотреть, я этого раньше никогда не видел, сделайте это для меня, только чтоб красиво… ну, ради меня.

Она смотрит мне в глаза и говорит: «Извращенец, блин». Извращенец с большой буквы. Ангел отвечает: «Да. О’кей. Знаю», и у нее в глазах появляется такое выражение, будто она хочет мне отомстить, и она заставляет парня прибавить ходу. У него серьга. Она покачивается. Я некоторое время стою над ними, потом усаживаюсь на плетеный стул в углу. Он скрипучий. Одеяло медленно сползает с них на пол. Прежде всего — это прекрасно! Если честно, это самый прекрасный миг в моей жизни. С меня слетает хмель. Прекрасно слетает. И они прекрасны, молоды и пылки, и все у них хорошо получается. Все идет как по маслу. Вверх-вниз. Лучше и не надо. Я отдаю себе в этом отчет. Венец творения. Творец венерения. Теперь, когда я наконец увидел жизнь, можно и помереть. Так я думаю. Они стонут мало. Ракурс такой, как в кино. Почти ничего не видно. Кроме субтильных, но ладно слепленных грудей. Я чуть-чуть поворачиваюсь на стуле. Он скрипит. Парень прибавляет ходу. Какая мощь! Он уже дошел до четвертой скорости. Стоящий твердый рычаг переключения скоростей. А потом он резко переключает на первую. Ложится на нее и медленно скачет, как в полусне. Я улучаю момент.

— Ничего, если я закурю? — спрашиваю я.

Они не отвечают. Потонули в своей мягкой большой постели. Я нахожу в размокшей пачке сносную сигарету. Но зажечь ее не получается. Наконец зажглась — с десятой попытки. Десять слишком громких чирканий зажигалкой. И сам я, наверно, слишком громко скрипнул стулом, потому что девушка вдруг приподнимается на локте и произносит резким учительским голосом:

— Слушай, если ты не хочешь отсюда вылететь, то сиди тихо!

Мое лицо съеживается, точнее, смышивается, и я сижу тихо как мышь, пристыженный и неподвижный, в неудобной позе, и пытаюсь курить свою сигарету так, чтоб стул при этом не скрипел. Я весь застыл, кроме него. Тампона. Нет. Он выше этого. В нем какой-то зуд, но он не встает. Божественно. Сейчас я — ангел. С крылышками. Как прокладка. Воспарил на крыльях выше всех эрекций, высоко в поднебесье, с обмякшими крыльями и мягким пуховым коротким членом, я смотрю вниз, на то, как порются люди. Хлин Бьёрн… Если кому интересно, мое второе имечко — Бьёрн — означает «медведь». Так вот, этот самый медведь сидит в своей берлоге и смотрит документальный фильм о другом виде животных; когти на дистанционке, но он не переключает и удивленно думает: Вот, значит, как у них все происходит. Порнофильмы… Учебное кино. Как это делают датчане? Правда ли, что у всех негров большой? А у всех японцев маленький? Как кончают мусульманки? И кончают ли вообще? Как сосут евреи? Это кто-нибудь изучал? Сравнительная сексология. У нас нет книг, которые бы назывались: «The Jewish Blow-Job», «Coming East and West», «Fifty Years of German Fingering», «Fist-Fucking in Ancient Greece», «Getting Wet Down Under».[174]