Избранная Троцким тактика наступления по двум направлениям — на местные партийно-советские органы и на церковь, чтобы обеспечить ударное изъятие в дни работы съезда, — четко выдерживалась.

28 марта Тихона вызвали в ГПУ, где объявили официальное предостережение об ответственности в случае «повторения фактов, подобных событиям в Шуе», и предложили принять меры к их недопущению впредь. Одновременно на него возложили ответственность за «антисоветские» акции православного духовенства, бежавшего в годы Гражданской войны за пределы Советской России, и потребовали их публичного осуждения. Имелся в виду тот факт, что в одном из решений Русского всезаграничного церковного собора (ноябрь 1921 года, город Сремски Карловцы, Сербия) выражена была поддержка восстановлению в России монархии, возвращению на престол Романовых и продолжению вооруженной борьбы с Советской Россией. Тихон обещал это сделать только после предоставления ему документальных материалов, подтверждающих участие «карловчан» в «политике»[79].

Переговоры патриарха с властью живо обсуждались в церковной среде. Все еще сохранялась надежда, что удастся избежать острых конфликтов вокруг храмов. Интересное свидетельство об этом оставил, к примеру, епископ Ямбургский Алексий (Симанский). В письме митрополиту Новгородскому Арсению (Стадницкому) он писал: «Патриарх вызывался в ЧК… Отношение было очень любезное. Туда и оттуда отвезли на автомобиле. Допрос касался двух событий: Собора в Карловце и Шуйских событий. По тому и другому вопросу требуется письменный отзыв, который предоставить через три дня. Во время допроса все время сквозила мысль: нельзя ли как-нибудь неизбежный отбор совершить возможно безболезненнее и в этом отношении изменить послание»[80].

В поданном чуть позже заявлении в ГПУ патриарх Тихон действительно отмежевался от некоторых политических решений Карловацкого собора. Одновременно он продолжал убеждать власть, что его послание от 28 февраля не содержит призыва к сопротивлению. Защищая себя, патриарх приводит выдержку из послания митрополита Сергия (Страгородского), того самого, с которым он совсем недавно ознакомился: «Патриарх, указав нам в своем послании церковные правила…»[81]

Более того, патриарх выражал готовность выступить с новым посланием к верующим и духовенству, чтобы разъяснить свою и церкви позицию. Он сообщал, что свой проект он уже представил М. И. Калинину, в нем патриарх наставлял верующих, чтобы «подаяние ваше шло как благословение, а не как побор, чтобы оно было по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотодателя любит Бог», чтобы они активнее использовали возможности обмена и выкупа намеченных к изъятию церковных предметов[82]. Но «добро» патриарху дано не было, ибо власть уже сделала ставку на лояльное обновленческое духовенство.

Линия на жесткую борьбу за ценности была подтверждена и на состоявшемся 30 марта секретном совещании представителей партийных делегаций, присутствовавших на съезде. Никто из них не ставил под сомнение необходимость принудительных мер. Некоторые сомнения высказаны были лишь в правильности избранных сроков кампании, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архивном фонде записки, поступившие в президиум совещания. Приближались пасхальные праздники, и совмещение с ними изъятия признавалось нецелесообразным. Но все равно для Москвы и Петрограда сделали исключение: начинать нужно было уже в дни работы съезда, показав тем самым остальным губерниям пример «ударной работы». В европейской части России и на Украине устанавливался срок окончания кампании — 15–20 мая, в остальных регионах — 1 июня. На совещании были сделаны «внушения» тем партийным делегациям, чьи результаты изъятия признали «неудовлетворительными». От них потребовали провести повторное изъятие, а не довольствоваться лишь добровольными пожертвованиями. Подтверждая эту установку, на места была отправлена телеграмма за подписью М. И. Калинина и В. М. Молотова с указанием: «Неполное изъятие церковных ценностей будет рассматриваться как нерадение местных органов. Где произведено неполное изъятие, немедленно нужно произвести дополнительное согласно декрету и инструкций». Думается, что именно эти решения и привели к трагическим последствиям.

Если в зале заседания партсъезда царило единодушие при обсуждении судьбы церковных ценностей, то за его пределами ситуация была не столь определенной. Конечно, агитационная и организационная работа партийных комитетов давала ощутимые результаты — во время различного рода массовых мероприятий резолюции принимались в абсолютном большинстве в пользу изъятия.

Добавим, что в марте — апреле 1922 года были опубликованы в центральных и местных газетах, в иных агитационно-пропагандистских изданиях, а также переданы по радио многочисленные призывы православного духовенства и верующих, решения церковных съездов и собраний в поддержку изъятия ценностей, среди них более десятка воззваний и обращений, подписанных иерархами православной церкви[83]. Все эти документы неверно было бы считать исключительно некой конъюнктурной или «вынужденной» поддержкой политической власти. Нет, они выражали искреннее желание представителей русского православия помочь голодающему населению, в том числе и его верующей части.

Лишь в единичных случаях в ходе собраний и митингов на заводах, фабриках, в военных частях и в учебных заведениях раздавались критические высказывания и претензии к политике правящей партии, заключавшиеся в призыве к отказу от насильственных мер при изъятии, к «допущению» церкви к контролю за сбором ценностей и т. д. К примеру, в справке, подготовленной для политической власти о настроениях «в массах» в связи с изъятием церковных ценностей, сообщалось о такого родах задаваемых на митингах вопросах: «Тов. коммунисты, кончать пора ограбление, дайте отчет, куда девали все золото Кремля, а также все остальные ограбления всех учреждений и предприятий. Храм не для вас, жидов, а для религии. Возьмите у жидов, довольно нам кровь проливать»[84].

По завершении XI партсъезда действия властей на местах ужесточились, давление на религиозные организации возросло. Фактически изъятие теперь проводилось без какого-либо согласования с верующими, принимая форму военных операций. Соответственно увеличилось и количество ценностей, прибывавших в Москву. Правда, Троцкий по-прежнему считал, что кампания ведется «крайне медлительно и вяло», и для ее «подстегивания» неоднократно предлагал политбюро активнее использовать печать, подключить карательные органы, провести ряд показательных процессов над «церковниками»[85].