станет ли кто-нибудь размахивать над ним опахалом, включат ли торжественную музыку.

Но визит Пророка был обставлен максимально скромно: еще один мордоворот типа Кайла или Дона просто вкатил его в этот сарай на инвалидной коляске. И судя по тому, как неловко была выставлена в сторону простреленная мной нога, рана все еще доставляла ему неудобства.

Казалось бы, мелочь, а все равно приятно.

Мордоворот остановил коляскуметрах в двух от меня, а потом вернулся, закрыл дверь амбара и остался ее подпирать. Что ж, компания собралась немногочисленная, но уютная.

Джеремайя Питерс был в белой рубашке, свободного покроя белых брюках и босиком. Правда, в отличие от меня, это наверняка был его собственный выбор.

Кроме того, он к своему сиденью привязан не был.

— Доброе утро, сестра, — сказал он.

Я решила, что не буду мычать ему в ответ. Если он хочет поговорить, он знает, что для этого надо сделать.

— Прошу прощения за способ, которым ты была доставлена сюда, — сказал он. — Но я опасался, что моего приглашения, сделанного по-другому, ты не примешь. Ты или те люди, которые за тобой стоят. Ты ведь не случайно оказалась на моей проповеди?

Я пожала плечами.

Я думала о его ноге. Если он такой весь из себя чудотворец, который помогает людям избавляться от их физических недугов (если это люди не подставные, конечно), то почему он до сих пор не исцелил себя сам? Ладно, синяки и порезы на лицах подельников можно было объяснить тем, что это не слишком серьезные раны, не причиняющие беспокойства, и в целом на нужды подчиненных можно просто наплевать, но какого черта он не вылечил себя?

Воспитывает в себе смирение или просто не способен? Или он — сапожник без сапог, альтруист, который помогает только другим? А какие у его дара еще ограничения есть? Хотелось бы весь список посмотреть.

— Также я прошу прощения за то, что мы разговариваем в такой обстановке, — продолжал он, обводя взглядом амбар, в котором не было ничего, кроме крыши и стен. — Я с радостью пригласил бы тебя в свое жилище, но, честно говоря, сестра, от тебя слишком неприятно пахнет.

Да? А я и не чувствую. Принюхалась, должно быть. Впрочем, неудивительно, что после целого дня в багажнике на жаре благоухаю я отнюдь не розами.

— Еще тебя, должно быть, беспокоит твое будущее, — сказал он. — Но беспокойство твое напрасно. Здесь ты в абсолютной безопасности.

Да-да, именно о такой безопасности я и мечтала. А чтоб мне стало совсем безопасно, не могли бы вы еще пушечное ядро мне на ногу повесить?

— Тебе интересно, зачем ты здесь?

Я пожала плечами.

— Я хочу поговорить с тобой, сестра. Узнать тебя получше. И здесь, пожалуй, единственное место, где нам никто не помешает. Ни те люди, которые послали тебя ко мне, ни те, которые защищали тебя в отеле. Ты ведь уже убедилась, что их защита ничего не стоит? Я всегда добиваюсь своих целей, сестра, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

Ну, пока он выглядел банальным самовлюбленным болваном. Не злодеем, а опереточным злодейчиком, и его монолог, даже несмотря на сопутствующие обстоятельства, начал нагонять на меня скуку. Скорее бы он уже переходил к тому, что ему от меня надо.

Может быть, я хоть так узнаю что-то о себе.

Ну, помимо того, что мне не шестнадцать лет и я коп. Хотя, наверное, уже в отставке.

Питерс принялся сверлить меня взглядом.

— Ты хочешь ответить на мои вопросы, — сказал он. — Ты хочешь рассказать мне все.

И хотя это не было сформулировано в форме вопроса, я усиленно закивала головой. После третьего кивка на меня накатило головокружение, и перед глазами начал формироваться кровавый туман, так что продолжала я уже с меньшим энтузиазмом.

— Освободите ей рот, — распорядился Питерс.

Кайл без особых церемоний сдернул полоску скотча с моего лица.

— А я уж начала думать, что тебе нравится слушать только звук собственного голоса, — сказал я Питерсу, и легкая тень неудовольствия пробежала по его лицу.

— Что ж, — сказал он. — Давай с самого начала. Как тебя зовут?

— Боб Кэррингтон, — сказала я. Не вижу смысла делать из своего имени тайну, ведь оно известно почти всем окружающим.

— Боб?

— Боб.

— Это больше похоже на кличку, — сказал он.

— Это уменьшительное от Роберты.

— Что ж, я буду называть тебя Робертой, сестра.

— А ты не мог бы не называть меня сестрой? — поинтересовалась я. — Конечно, у меня никогда не было братьев, и я не знаю, как они должны себя вести, но явно не так. Для семейных отношений все это как-то нездорово.

— Разве не все люди братья и сестры друг другу?

— По моему опыту, нет, — сказала я. — Хомо хомини люпус эст.

— Ты очень негативно смотришь на этот мир.

— Да? — удивилась я. — С чего бы? Кто-то ударил меня по голове, связал и засунул в багажник. Может быть, мои розовые очки потерялись где-то в этот момент.

— Тебя беспокоит рана на голове? — спросил он.

— А тебя беспокоит рана на ноге?

— Беспокоит, сестра, — сказал он. — Но я не держу на тебя зла.

— Тем не менее, меня притащили сюда, заперли в сарае, и я все еще связана, — напомнила я. — Типичное поведение для того, кто не держит зла.

— Тебя привезли сюда не ради мести, — сказал Питерс. — Напротив, я хочу помочь тебе.

— Помочь в чем?

— Разобраться, — сказал он.

Помощь такого рода мне действительно требовалась, но чем дальше, тем больше я сомневалась, что он сможет ее оказать. И еще мне начало казаться, что никакой сюжет нас с Джеремайей не связывал. По крайней мере, до того, как мы с ним пересеклись в Далласе. А теперь уже черт его знает.

— Зачем ты пришла на мою проповедь?

— Я уже говорила, у меня амнезия, — сказала я. — И я надеялась, что ты сможешь мне помочь. Но ты не смог.

— Да, — сказал он. — Я не смог. Именно это меня и беспокоит.

— Не бери в голову, — посоветовала я. — С каждым может случится.

— Но не со мной.

— То есть, ты на самом деле веришь, что помог всем тем людям? — спросила я, надеясь, что скепсис пробьется через засохшую кровавую маску на моем лице.

— Я не просто верю, что помог всем тем людям, — сказал он. — Я знаю, что я им помог.

— А, ну да, — сказала я. — Так и есть.

— Сарказм — признак неуверенности в себе и агрессии, — сказал он. — Брат Кайл, достань свой пистолет, пожалуйста.

Кайл достал пистолет.

— И выстрели в ногу брату Дону, — попросил