Слушая Джима, Якуб постепенно избавлялся от сомнений и набирался уверенности и энтузиазма. Слово «соберем» звучало как признание в дружбе. И он подумал, что все-таки предназначение, наверное, существует. В противном случае он не встретил бы Джима.

Когда Якуб вернулся в свою комнату, у него уже был готов план. Не раздеваясь, он лег на потертый кожаный диван перед телевизором и стал ждать рассвета. Он был возбужден. Никак не мог дождаться утра, чтобы начать действовать. Вдруг в коридоре раздался какой-то шум. В щель под дверью проскользнул конверт. Якуб встал, поднял его, раскрыл. Между купюрами был небольшой, вырванный из тетрадки листок:

«Ане — Джим».

Из всего, что происходило в течение двух следующих невероятных недель, Якуб запомнил навсегда только несколько событий. Он практически перестал бывать в комнате, которую снимал, переселившись в свой рабочий кабинетик, писал сотни писем, посетил почти все крупные фирмы в Новом Орлеане, собирал пожертвования в церквях, автобусах, ресторанах, универмагах и ночных клубах. И сталкивался как с трогательной солидарностью, так и с отвратительным равнодушием.

Он уже точно знал, что Аня сможет приехать, когда в один из вечеров примерно через неделю после начала акции ему позвонил отец Ким и сказал:

— Все мои врачи и медсестры проведут эту операцию без гонорара. Кроме того, я связался с моим другом в Иммиграционном бюро в Вашингтоне, и он пообещал, что девочка получит визу. Завтра начнем искать донора костного мозга. Базой данных доноров в Миннеаполисе — а только там, как вам известно, можно что-то отыскать — занимается один из моих бывших аспирантов. Я уже переслал ему полную характеристику тканевого антигена Ани. Донор станет нам известен в течение трех дней. — Он сделал паузу, а потом добавил: — Моя дочь восхищается вами. Вы даже не представляете, как я вам завидую.

Спустя три недели Якуб стоял в аэропорту и смотрел, как сотрудница ЛОТ'а катит инвалидную коляску, в которой сидела совершенно лысая перепуганная девочка в застиранном тренировочном костюме. Глаза у нее были зеленые, она была чудовищно исхудалая и прижимала к груди тряпичного паяца в красной курточке и красном колпаке.

Это была Аня.

Якуб подошел к ней и представился.

— Меня зовут Аня. А его Кацпер, — указала она на паяца. — Мама сказала, что вы можете сделать так, чтобы я не умерла.

Он стоял не в силах пошевельнуться и не знал, что сказать. Пришлось собрать все силы, чтобы не показать, как он глотает слезы.

Аня не расставалась с Кацпером. Она спала с ним, разговаривала. Прижимала его к себе, когда плакала, тоскуя по дому. Этот тряпичный паяцик стал для нее олицетворением всего, что соединяло ее с прошлым, с родителями и с тем, что она понимала и что ассоциировалось у нее с безопасностью и домом в Польше. Медсестры рассказали Якубу, что даже перед самой операцией, когда ей уже дали наркоз, Аня изо всех сил прижимала паяца к себе, и лишь с огромным трудом его вынули из ее синих от уколов и невероятно худых рук.

И еще ему запомнился совершенно омерзительный факт. Дня через два после звонка отца Ким Якуба в его рабочем кабинетике посетил невысокого роста человек с бегающими глазами, смахивающий на лиса. Он представился как сотрудник польского посольства в США и попросил предъявить паспорт. Хорошо, Якуб догадался поинтересоваться, на какой предмет. Вопрос этот вызывал приступ невероятной злобы. Якуб узнал, что он «разрушает образ народной Польши в глазах американских империалистов», что «собирает подаяние, как последний ободранный и обосранный цыган на паперти», что «компрометирует Польшу как ученый и гражданин». Он слушал этого типа с удивлением и отвращением. До сих пор Якуб не может понять, почему не вышвырнул его за дверь.

Ему довелось еще раз встретиться с этим мужчиной. После счастливого завершения акции помощи Ане университет устроил пресс-конференцию. На ней присутствовало также местное телевидение. В числе других Якуб тоже принимал поздравления. И в тот момент, когда камеры были направлены именно на него, к нему подлетел тот сотрудник посольства и протянул руку, произнося поздравления. Но Якуб, глядя ему в глаза, промолвил:

— Знаете что? Мне тут приснилось, что вы повесились. Проснулся я с большой радостью.

Руку он ему не пожал.

Запомнился Якубу и момент прощания с Аней: он сажал ее в Новом Орлеане на самолет «Дельты», отправляющийся в Чикаго, где ей нужно было пересесть на самолет ЛОТ'а до Варшавы. Ему не нужно было лететь с ней. «Дельта» в рамках своего участия в акции обеспечивала девочке полную опеку. Когда Аня, сидящая в инвалидной коляске, исчезла внутри самолета, Якуб нежданно ощутил пустоту, печаль и одиночество.

Наверное, то же самое испытывала его мама, когда он, совсем еще мальчик, расставался с ней и ехал на другой конец Польши.

Проталкиваясь сквозь толпу в аэропорту, он вдруг подумал, а не является ли вся эта возня с тифозной бактерией, судорожная и возбужденная работа и вся его суматошная жизнь лишь формой бегства от пустоты и одиночества. Аня заполнила на несколько недель эту пустоту радостью, волнением и чем-то поистине важным.

Из задумчивости Якуба вырвала его фамилия, прозвучавшая из репродукторов. Его просили срочно подойти к информационному окошку компании «Дельта».

— Тут вам кое-что передали, — сообщила ему практикантка в темно-синей униформе и подала пластиковый пакетик.

Якуб тут же открыл его и вынул паяцика в красном колпачке. Он положил его на стойку и долго молча смотрел на него.

«Это было так давно», — подумал он.

Он выключил компьютер, допил «колу» из банки, собрал перепечатки и журналы, которые собирался прочесть в воскресенье. Идя к двери мимо соснового стеллажа, он на миг остановился и поправил красный колпачок на голове маленького тряпичного паяца, сидящего между книгами на самой верхней полке.

ОНА: Опять она проснулась прежде, чем зазвенел будильник. Теперь она этому даже не удивлялась. Когда-то это было совершенно немыслимо, а сейчас стало будничной реальностью.

Понедельник! Она улыбнулась.

Она так тосковала весь этот уик-энд…

Но теперь осталось недолго ждать: она приедет на службу, включит компьютер, прочитает мейл от него, и ей станет хорошо и спокойно.

Она бесшумно выскользнула из постели и направилась в ванную.

Стоя под душем, она задумалась: а хотелось бы ей, чтобы он сейчас оказался тут и увидел ее обнаженную.

Она знала, что он всего раз взглянул бы на нее своими печальными глазами и все запомнил бы. Нет, сразу он ей ничего не сказал бы, но через несколько дней написал бы, что у нее трехмиллиметровая родинка под правой грудью и она такая сладостная, что левая бедренная кость у нее выступает чуть сильней, чем правая, и он хотел бы когда-нибудь удариться о нее лбом, что соски у нее гораздо коричневей, чем он себе представлял, а когда у нее все внутри потеплело бы от этих его комментариев, он опустил бы ее на землю, написав, что она ни в коем случае не должна мыться этим мылом, поскольку у того слишком высокий pH.