В России за последние два десятилетия стало очень много иноземных учителей. В сознании аристократии и дворянства начала преобладать мысль о том, что у этих треклятых немцев (в данном случае трактуется как все европейцы в целом) нужно перенимать их обычаи и искоренять свои. Люди еще не потеряли родную культуру, но были на грани этого. Религиозная ересь начала проникать во все слои власти.

Малограмотным людям было трудно уберечься от того, чтобы не подпасть под влияние начитанных и вероломных европейцев.

Среди них особо выделялись учителя- протестанты, по характеру работы и вероисповедания они не были ревностными распространителями ереси, но они позволяли себе презрительно относиться ко всему старорусскому, древнему, истинному. Их насмешки задевали многовековой уклад народа, и не было до поры до времени на них управы, потому как они находились под защитой царя- реформатора.

Учителя не отказывались отвечать на вопросы любопытных учеников и трактовали Библию на свой лад, отличный от православных догм. Ученики, подпавшие под влияние, не могли сдержать безудержной ненависти к старине и начинали действовать с маниакальной, опасной фанатичностью, стремясь отринуть все старое, каким бы хорошим, светлым и добрым оно не было.

Совсем недавно, в апреле сего года префект Славяно- латинской школы донес патриарху Иерофан о том, что один из учеников – Иван Максимов, — еретик. Он не почитает угодников божьих, гнушается церковью апостольскою и попутно ведет богохульные проповеди. После получения письма, Максимова взяли для допроса и отправили в подвалы Берлоги, потому как этот вопрос относился к безопасности государства. На первом же допросе он во всем сознался и выдал сообщников.

Братьев по еретической вере. Кара для изменников Веры была жестока и показательна – еретики умерли на площади в петле и продолжали болтаться на виселице три дня.

О казни знали многие, как и о том, что Синод во главе с патриархом с дозволения государя начал активно взращивать в семинариях бойкую воинственную смену нынешнему дряхлому и продажному белому духовенству. Мало кому пришлась по душе эта затея, но те, кто поддержал ее, получили в руки поистине огромную власть, от них требовалось лишь одно – исполнить наказ государя и не вставать поперек дороги.

В последнее время рядом с Псковом почти перестали появляться одинокие всадники и незащищенные каравана. Больше года рядом с городом орудовала лютая разбойничья шайка, выловить которую езопасники оказались не в силах.

Разброд среди людей с каждым годом становился все сильней, и даже Берлога вкупе с ЦСБ не могли приструнить работничков ножа и топора. В городах преступность хоть и пошла на убыль, но серьезного успеха все-таки видно не было. На окраинах выросло число шаек татей, ускользнувших от облав. Они пользовались тем, что царство, воюет не переставая больше дюжины лет и у царя нет свободных сил для зачисток лесов и всех злачных мест.

— Петро, ты кажись, говаривал, что царь нашего брата помиловать может?

— Говорил, сам на площади слышал, как сей указ зачитывали. Если хочешь чтоб грешки списали, то есть две дороги: на поселение в Крым или в сибирские казачьи полки.

На лесной поляне, в нескольких десятков километров от города разбойники обосновались с мужицкой неприхотливостью и основательностью: пара срубов, баня, четыре землянки под добро и припасы. Если глянуть, то можно подумать о том, что здесь поселились не душегубы и воры, а первопроходцы- сибиряки иль золотоискатели.

У маленького костерка, разведенного от углей его ночного собрата, сидели три татя.

Вид у них самый, что ни на есть разбойничий: залатанные кафтаны с чужого плеча, треуголки едва не затертые до дыр, из- под которых торчали сальные патлы, под рукой у каждого лежал клинок: плохонькие кавалерийские палаши, видимо ковавшиеся неумелым мастером, а то и вовсе подмастерьем.

Самому молодому из троицы было не больше тридцати лет, а самому старшему перевалило за полвека, о чем говорили его седые как лунь волосы и старческое морщинистое лицо. Еще одному татю было за сорок, его виски и глаза закрывали черные как вороново крыло волосы, не потерявшие до сих пор былой силы. Последний разбойник сидел, прислонившись спиной к дереву, в полудреме, слушая разговор товарищей в пол уха.

— Ну, за то чтобы еще пару годков на белом свете пожить можно и с дикарей шкурки собирать, а вот в Крым идти гиблое дело, там народ гнилой живет, сладу с крымчаками никакого не будет, — задумчиво сказал дед Ефим.

— Это почему же? — оживился черноволосый тать, приоткрыв глаза. — Царь полки оттуда не вывел, людишек свозит, да и татар много выпроводил оттуда, вроде бы даже на Урал переселить хотел.

— Тебе, почем об этом знать, Степка? С тобой кажись, царь планы не обсуждал, так что придумки оставь, не хватало только голову глупостями забивать, — осадил его дед Ефим. — Вот пару караванов разграбим и можно с добром на волю податься, чтоб было с чего начинать.

— Там в указе еще сказ один был, приписка небольшая, как глашатай сказал. Если кого на дороге за непотребным делом поймают или в укрытии тайном, то всех ждет кара страшнее смерти. На рытье каналов пошлют или на прокладку дорог, — добавил Петро.

— Так, когда это будет, милок? — улыбнулся щербатым ртом Ефим, вдруг по его лицу пробежала тень нестерпимой муки, в глазах полыхнул животный страх, но тут же пропал. Старик начал медленно заваливаться вперед лицом.

— Ты чего это, дед? — склонился над Ефимом Петро.

Он попытался перевернуть старика, но пальцы наткнулись на что-то тонкое и длинное, торчащее из спины. Теплая водица оросила грязные пальцы тридцатилетнего мужика. Петро неверяще посмотрел на алую ладонь и собрался заорать во всю мощь луженой глотки, но почувствовал как нечто инородное, чуждое телу впилось под лопатку. Одновременно с этим в шею со смачным хрустом вошла вторая арбалетная стрела, пробив навылет шею, болт раскурочил горло и вырвал кусок шейного позвонка. Труп татя упал прямо в костер, Петро не чувствовал как языки пламени впиваются в лицо, сжигают немытые пряди, не почувствовал он как от жара лопнули сочные глазные яблоки.

Несколько секунд и уютный мирок разбойничьей шайки превратился в кровавую бойню.

Все двадцать татей, отдыхавших после очередного рейда, умерли за пару минут.

Большая часть лежали бездыханными телами на улице, еще пятеро валялись неряшливыми кулями за столом в срубах. Первыми же умерли двое дозорных, уютно пристроившихся в плохо укрытом дозорном секрете. Возможно, раньше наблюдение было много лучше, но сытая безопасная жизнь в лесу сыграла с разбойниками злую смертельную шутку.

Спустя полчаса на поляне появилась пара пустых телег с возничими в форме похожей на солдатскую, но серого, а не зеленого цвета. Безопасники. Однако и они отличались от обычных хранителей порядка странными эмблемами на плечах и кокардах. На шевронах замерли готовящиеся к прыжку волки: матерые и опасные убийцы.

В "свободное плаванье" вышел очередной отряд "волчат".