Обнаружив, что клюет носом, слушая, как горячая струя бьет по коже, он выключил воду, вышел из душа, вытерся и надел пижаму. Либерман бросил белье, носки и рубашку в корзину для белья, повесил пиджак, брюки и галстук на одну руку, а кобуру и пистолет взял в другую и открыл дверь ванной. Даже в отсутствие внуков он запирал пистолет в ящик ночного столика, а ключ вешал на крючок над изголовьем. Он выключил свет в ванной и вышел в темный коридор, где услышал тихий мужской голос.

Либерман бросил пиджак, брюки и галстук на пол, при этом упала и кобура, и направил пистолет на голос, звучавший в темноте у двери в комнату Лайзы.

— Эйб, — снова произнес этот голос.

— Тодд?

Либерман вздохнул и поднял одежду и кобуру.

— «Все мысли разбежались, я растерян. Как мне заставить мозг трудиться, коль рушится мой дом?» — мечтательно проговорил Тодд. — «Агамемнон».

— Что ты пил? — шепотом спросил Либерман.

— Что в первой бутылке справа на полке над плитой?

— Э… «Бейлис», — сказал Либерман.

— Я выпил пару бокалов. Вкусно. Там немного осталось.

Теперь Тодд тоже говорил шепотом.

— Что происходит? — спросил Либерман.

— «Она же, храбрости набравшись, пустилась в дальний путь — ведь боги пророчили, что ей царицей быть», — продекламировал Тодд, входя в освещенное мягким светом пространство.

— Тодд, довольно греков.

— Это не греки, — запротестовал Тодд, рассмеявшись. — Я просто… Вы правы. Я ничего не могу с собой поделать. Лайза ушла. Мы продолжали ссориться, и она сказала, что мне следует взять на себя заботу о детях на некоторое время и что она возвращается домой. Она ушла. И… Бесс посоветовала мне остаться на ночь с детьми. Мы играли в «Путеводную нить». Я не помню, кто выиграл.

— Я поговорю с тобой утром, — пообещал Либерман. — Иди спать.

— Уже утро, — заметил Тодд.

— Иди спать, Тодд.

И Тодд пошел спать.

Было почти четыре утра, когда Либерман закрыл за собой дверь спальни, на ощупь пробрался к кровати, убрал пистолет, запер ящик и лег в постель.

— Как он? — спросила Бесс.

— Кто, Билл или Тодд?

— Так ты знаешь, что Тодд здесь, — вздохнув, сказала Бесс. — Я имела в виду Билла.

— Жив, — сообщил Либерман, потянувшись к жене в темноте. Легкий ветерок подул из окна, и занавески заколыхались.

— Хочешь знать о Тодде и Лайзе? — спросила Бесс.

— Определенно нет, — ответил Либерман.

В нескольких кварталах от дома, на Говард-стрит, прогрохотал грузовик. Либерману этот звук показался успокаивающим.

— Рабби Васс просил тебя позвонить ему утром, — сообщила она.

— Он сказал зачем? Нет, не отвечай. Я и этого знать не хочу.

— Твои колени в порядке, Эйб? — спросила Бесс. — Я слышала душ. Ты принял таблетку?

— Я в порядке, — ответил он. — Я принял таблетку. Дай мне руку.

Он взял жену за руку. Он понимал ее, чувствовал ее. Конечно, Бесс хотела что-то сказать, скорее всего о Лайзе и Тодде, но передумала и вместо этого повернулась на бок к нему лицом. Он прижал ее ладонь к своей щеке.

— Ты побрился, — прошептала она.

— Я был полон страсти и надежды, — проговорил он.

— Давай-ка посмотрим, — произнесла она, ощупывая его. — Ты действительно хочешь этого сейчас?

— А ты? — спросил он.

И они занялись любовью.

Для Либермана утра не было. Он проспал его, и Бесс не стала его будить. Она поднялась рано, выключила телефон в спальне, накормила Тодда завтраком и отправила его на работу. Когда проснулись Барри и Мелисса, она отвела их на кухню, велела вести себя тихо и накормила. Она также приняла три телефонных сообщения для Либермана, который встал только около двенадцати и, пошатываясь, пришел на кухню, стараясь сосредоточиться.

— Где дети? — спросил он.

— Йетта взяла их с собой по магазинам, — ответила Бесс, подавая Либерману чашку травяного чая. Она была одета — темная юбка, желтая блузка, на шее нитка жемчуга. Он попытался улыбнуться жене, понял, что улыбка получилась кривой, и поднес чашку к губам. Либерман не любил травяной чай, но взял себе за правило не начинать день с кофе. Горячий чай обманывал его нервную систему и желудок примерно на полчаса.

Он сел за кухонный стол и провел рукой по волосам.

— Забыл причесаться, — сказал он.

— Ты похож на Эйнштейна, — заметила Бесс с улыбкой.

Щелкнул тостер.

— Кто-нибудь звонил? Или мое отсутствие на службе прошло полностью незамеченным? Может быть, там просто решили, что я ушел на покой и переадресовал свою почту на приют для отставных полицейских? Это не пустячные вопросы — они важны и своевременны, — сказал Либерман.

— Ты хочешь узнать, кто тебе звонил, или ты хочешь пожалеть себя? — спросила Бесс и поставила перед мужем тарелку, на которой лежали два тоста, намазанные апельсиновым джемом.

— Я бы хотел еще пару минут себя пожалеть. Из клиники звонили?

Он откусил кусок тоста и почувствовал себя лучше.

— Звонила Морин, — сказала Бесс, садясь напротив и взяв себе тост.

— Ты же не любишь апельсиновый джем, — напомнил он.

— Что я, совершаю тяжкое уголовное преступление или нарушаю общественный порядок, а, Грязный Гарри?[47]— спросила она. — Ты хочешь услышать, что сказала Морин, или ты хочешь жаловаться?

— Я могу делать и то, и другое.

— Она сказала, что Билл в сознании, а она дома и Айрис с ней. Кто такая Айрис?

— Новая подруга Билла, — объяснил Либерман. — Она китаянка.

Либерман макнул тост в чай и тут же понял, что сделал это напрасно.

— Звонил капитан Хьюз, сказал, чтобы я дала тебе поспать, но чтобы ты зашел к нему, как только придешь на работу.

Либерман бросил размокший тост на тарелку и встал. Ему казалось, что он мог с легкостью проспать еще дней пять. Вместо этого он собрал тарелки, выбросил остатки завтрака в пакет для мусора и выплеснул чай в раковину. Тарелки и чашку он поставил в посудомоечную машину и почувствовал некоторое удовлетворение. Домашняя работа была сделана, и обошлось без неприятных происшествий.

Зазвонил телефон. Либерман посмотрел на него. Бесс взяла трубку.

— Эйб, — сказала она. — Это рабби Васс. Он звонил вчера вечером. Я говорила тебе, помнишь?