На улицах прибавляется прохожих. Но даже в шестом часу унтергрунд, трамваи и автобусы идут ненаполненными: – двадцать пять пфеннигов – тоже деньги, а у трети населения нет на проезд и этих двенадцати копеек.

Советский путешественник, направляясь в восточную часть города, сворачивает с торговой артерии на боковые улицы. В окнах вторых этажей почти каждого дома выставлены красные афишки: – «Сдается внаем». Это буржуазные, в десять – двенадцать комнат квартиры, отделанные резным деревом, лепными потолками и мраморными (декоративными) каминами, – «мой дом, моя крепость». Цена – пятьсот, семьсот марок в месяц. Страшные деньги по теперешнему времени. Как некогда праотцы готы под натиском кочевников, так бежали сейчас зажиточные буржуа из роскошных жилищ в предместья, за город, на тесные жилплощади. Первого марта, когда кончались сроки контрактов, Берлин двинулся кочевьем в длинных мебельных фургонах. Мобилизовали весь транспорт города, и не хватило, – пришлось законодательным путем отсрочить на несколько дней сроки квартирных договоров. Излишек барахла продавался тут же на улицах.

Пустынно и чисто. Редкие магазины кажутся музейными. В одном – видно в открытую дверь – бледный со встрепанными завитыми волосами продавец спит, прислонясь затылком к полке канцелярских принадлежностей. У входа в полуподвальную фруктовую лавку – старый, в жилете и фартуке, немец с бабьим лицом глядит, жуя губами, на еще одного господина, прошедшего мимо чудных апельсинов и превосходных ананасов, выставленных в опрятных корзиночках на тротуаре.

Навстречу вам – опять нога за ногу бредущий человек в порыжелом пальто с поднятым воротником, в пенсне на большом носу. Он не предлагает ни шнурков, ни спичек, – отводя глаза, неясно бормочет, и вы различаете только: – «хунгер»… По виду – интеллигент, может быть – писатель, историк, филолог, искусствовед. Кому сейчас это нужно? Немецкая интеллигенция окончательно никакой ниоткуда не получает помощи, штормующий корабль буржуазии в первую голову вышвыривает ее за борт. В нашем торгпредстве – единственная в Берлине очередь: желающие ехать на работу в СССР – инженеры, техники, ученые, знаменитые специалисты. К нам гонит их не одна только безработица, – многих увлекает поле деятельности, социалистические возможности творчества и строительства.

Вы подняли голову к окнам первого этажа: – жалко улыбающееся (нельзя совсем уже отказаться от условностей) худенькое лицо девятнадцатилетней женщины. «Зайди», – негромко говорит она, перегибаясь через подоконник, – и это так же просто, и вековечно, и трагично, как стон голода.

Опять торговая артерия. На углу улиц (Потсдамер и Лютцов) – киоск фашистской литературы. Вас предупредили, – в этом районе держите ухо востро, советский паспорт спрячьте лучше всего в задний карман, вечером в кафе на Лютцовштрассе, особенно если вы брюнет, – лучше и не заходите. Здесь многолюдно, – непрерывно проходят трамваи и двухэтажные автобусы. Ваш знакомый (берлинец) на расстоянии пятнадцати шагов указывает на фашистский киоск, – кивком (не то что – пальцем). И все же, – рослый парень, продавец, и два нахмуренных блондина (покупающие у него литературу), – мгновенно все трое оборачиваются и в текучей толпе настороженно находят вас глазами.

Знаменательна эта настороженность. «Ого, – думаете вы, – ого!» – и с новым любопытством начинаете приглядываться к человеческим лицам. Идут буржуа, лавочники, дельцы, праздные люди. Вот молодой эстет, – пальто из меха американского буйвола туго перетянуто, грудь распахнута, широчайшие кремовые штаны падают до кончиков туфель, вялое, узкое лицо, подкрашены губы. Вот пузатенький человек в котелке, карманы застегнутого пиджака набиты бумагами, но по обиженно прыгающим щекам и тусклому взору видно, что дела плохи. Вот еще и еще лица, – сосредоточьтесь, пусть хоть одно врежется в память. Нет, – плывут, как медузы, полуживые, без страстей и высоких помыслов. Но это же индивидуалисты! Весь смысл их цивилизации – в утверждении, в холе, в обогащении личности. Даже в этом пункте проваливается вся система: – обман, мираж, – идут живьем несбывшиеся ожидания, раздавленные иллюзии.

Но встречаете в толпе и другую породу людей. Шагает плечистый юноша в потертом спорткостюме, без шапки, волосы откинуты, шея открыта, глаза – поверх отживающей толпы, поверх умеренно трусливой идеологии. Загорелое лицо – брезгливо отделено. Вы начинаете искать в толпе таких же, – их много, приглядитесь. У всех – решительная походка и взгляд, не желающий больше созерцать распад и гниение.

Вот еще один проталкивается в толпе плечами, – студенческий картуз, пальто – хаки, подбородок – задран, взгляд – поверх. Вы спрашиваете у вашего знакомого, – кто эти молодые люди, сурово шагающие в будто чужой им толпе?

«Трудно сказать точно про каждого: представители двух сил, крайних противоположностей. Ты видел: безработица, нищета, голод и впереди – колониальный ужас… Ты видел: кризис, умирающая торговля, умирающие заводы… Диалектика событий порождает полярные силы, две противоположности, – они шагают по Берлину. А эта толпа, эти медузы – отмирающее поколение. Борьба переходит к фашистам и коммунистам. История не спрашивает разрешения у Второго Интернационала… Фашизм – последняя ставка буржуазии, коммунизм – первая ставка пролетариата. Делай сам заключение об исходе борьбы».

О фашистах знакомый рассказывает небольшой анекдот: – однажды на Курфюрстендамме появился медленно двигающийся автомобиль с фашистским начальством. По тротуару следовали решительные молодые люди. Был день еврейского Нового года. Начальствующий указывал из машины на того или иного из мирно гуляющих брюнетов. Решительные молодые люди подходили к намеченному, поздравляли: «С новым годом, еврей», – и били резинками по лицу. Покуда суд да дело – фашистская процессия проехалась по всей главной артерии. В Берлине отчетливо пахнет погромом.

Если возвращаетесь домой на автобусе, – на берегу канала увидите новостроенную, светло-серую громаду с тысячами зеркальных окон. Округлые углы фасада, падающего уступами, похожи на стеклянные волны, это окаменевший фонтан нефти: дом построен Генри Детердингом, гигантской рекламой вбит в сердце Берлина. Но наступление Детердинга на Восток здесь, по-видимому, и остановилось, – советская нефть преградила ему дорогу, после бешеной борьбы Детердинг отступил, отступил снова, как в восемнадцатом и двадцатом годах…

Вы поднимаетесь по красному бобрику лестницы в пансион, окно во двор открыто, – музыка – скрипка и гавайская гитара: – два прилично одетых гражданина, стоя посредине двора и глядя вверх на окна, играют что-то печальное о невозвратном и поют в унисон о том, как сладко умереть от любви. Вы хотели было бросить на двор монету, но поймали себя на этом невольном движении беспомощности…

Едете на автомобиле в Шпандау, где расположены заводы Сименса (электроиндустрия). Дорога – через северо-западную часть Берлина, выросшую за последние годы (перед кризисом): территория выставки со стометровой решетчатой башней, огромные серо-зеленые здания радиостанции, многоэтажные дома индустриально-урбанического стиля и великолепные дороги, рассчитанные