Прежде чем смолк звук гонга, я услышал из глубины дома приближающиеся переливы колокольчиков рабыни.

В конце длинной комнаты был отброшен занавес, и я увидел на пороге ее, с колокольчиками на лодыжках, почти утопающую босыми ногами в густом ковре, ведущем к возвышению.

Она казалась ошеломленной, оглушенной. Как она была хороша в этом кусочке желтого легкого шелка!

Другая девушка, которая служила при ней в качестве надсмотрщицы, уже достала свой хлыст и толкнула ее вперед.

Робко, как будто не решаясь поверить в происходящее, девушка в желтом легком шелке приблизилась к возвышению.

Казалось, она не может отвести глаз от маски, которая была на мне.

Наконец она остановилась у основания возвышения, дрожа, позванивая колокольчиками, глядя на меня.

— Рабыня, господин, — объявила девушка с хлыстом, стоящая позади нее.

Девушка в желтом тонком шелке немедленно упала на колени и опустила голову на ковер у основания возвышения.

Я жестом отпустил девушку с хлыстом. Она улыбнулась и исчезла. Я тоже улыбнулся. Лола хорошо справилась с ролью воспитательницы рабыни. Именно Лола, конечно, была надсмотрщицей монетной девушки, когда я, как Джейсон из Виктории, как бы случайно встретил ее на улице Извивающейся Рабыни, Я был доволен Лолой. Она хорошо послужила мне. Я мог бы вознаградить ее, отдав подходящему хозяину.

Я щелкнул пальцами, и девушка, стоящая на коленях перед возвышением, подняла голову. Она украдкой огляделась и поняла, что осталась со мной наедине. Она взглянула на меня.

— Это ты, мой господин? — прошептала она. — Это правда ты, мой господин?

Я не ответил ей.

— Если мне не позволено говорить, — произнесла она, — каким-нибудь малейшим жестом или движением предупреди меня, чтобы я молчала. Я не хочу показаться неприятной даже в самой малой степени.

Я движением пальцев указал ей, чтобы она сняла тонкий шелк. Она выполнила приказ, бросив желтую тряпицу за спину.

— Ты завоевал мое сердце во владениях Поликрата, — сказала она. — С тех пор я — твоя. Никогда я не мечтала, что моя судьба сложится так удачно и ты хотя бы вспомнишь обо мне, не говоря уж о том, чтобы удостоиться чести быть приведенной в твой дом. Спасибо тебе, мой господин! Я так тебе благодарна!

Я посмотрел на нее сверху вниз.

— Я только надеюсь, что ты найдешь меня способной доставить удовольствие, — продолжала она. — Я буду стараться быть хорошей рабыней для тебя.

Я улыбнулся.

— Конечно, я должна быть такой, я знаю, — говорила она, — ведь я твоя рабыня. Я не дурочка, господин. Но дело не только в этом. Не только в том, что я боюсь что меня отдадут на съедение твоим животным или забьют кнутом и замучают, если я не доставлю удовольствия. Нет, все гораздо серьезнее.

Когда она посмотрела на меня, в ее глазах появились слезы.

— Ты видишь, мой господин, — сказала она, — твоя земная девушка-рабыня любит тебя.

Она опустила голову.

— Она любит тебя с той ночи во владениях Поликрата. Таким образом, она, мой господин, твоя рабыня куда в большем смысле, чем ты мог бы представить.

Малышка подняла голову.

— Заставил ли ты меня полюбить тебя той ночью, или ты просто такой, что я не могла удержаться от любви к тебе? Это не имеет значения, потому что я любила тебя тогда, люблю тебя сейчас со всей беззащитностью любви рабыни к своему господину. Ты — мой господин, и я — твоя рабыня, и я люблю тебя.

Она смахнула Слезы с глаз, размазывая тушь, которой были накрашены ее ресницы, оставив темное пятно на щеке.

— Я люблю тебя, мой господин, — заключила она.

Я посмотрел на нее. Мне было приятно слышать, как бывшая мисс Хендерсон признается в любви мне, переодетому в наряд ее горианского господина.

— Я не прошу, чтобы ты любил меня хоть немножко, мой господин, — продолжала она, — потому что я — ничто, рабыня. Я хорошо знаю, и меня не надо учить тому, что я собственность. Я знаю, что я просто предмет твоей собственности, — она опустила голову, — так же как кусок ткани, которым ты владеешь, или шнурки на твоих сандалиях, так же и я — твоя собственность. И для тебя я, без сомнения, представляю меньшую ценность, чем детеныш слина. Поэтому я не прошу, и я не настолько дерзкая и смелая, чтобы просить или умолять, чтобы ты хоть немного думал обо мне. Нет, мой господин, Я только твоя рабыня.

Она снова подняла голову. В ее глазах были слезы.

— Но знай, мой господин, — произнесла она, — что моя любовь, какой бы она ни была нежеланной, бесполезной, каковой и является, без сомнения, любовь рабыни, она — твоя.

Я коснулся своей щеки под маской и посмотрел на девушку. В ответ она дотронулась пальцами до лица и коснулась щеки под левым глазом. Она увидела на пальцах пятно от размазанной косметики. Она испуганно взглянула на меня, потом потерла щеку, затем, опустив голову, вытерла пальцы о правое бедро.

Из-за кресла я достал горианский кнут для рабынь из пяти прядей. Я бросил его на ковер перед ней. Она взглянула на кнут, а потом, испуганно, на меня.

— Меня следует наказать кнутом, мой господин? — спросила она.

Я жестом показал, что она должна вернуть мне кнут, и положил руки на подлокотники кресла. Кнут следует вернуть в установленной форме нагой рабыни.

— Да, мой господин, — шепнула она.

Она упала вперед на руки и колени, зазвонив колокольчиками, и нагнула голову вниз. Она взяла рукоятку кнута, в диаметре дюйм с четвертью или дюйм с половиной, осторожно сжав зубами, и посмотрела на меня.

Рукоятка кнута заставила ее широко открыть рот. Я щелкнул пальцами. Опустив голову, на четвереньках, под тихое позвякивание колокольчиков на запястьях, лодыжках и ошейнике, она медленно поднялась на три широкие ступени покрытого ковром возвышения. И вот она уже была передо мной, на четвереньках, очаровательная, послушная рабыня, бывшая мисс Хендерсон, она стояла перед креслом, на котором полулежал я. Девушка подняла голову и, вытянув свою хрупкую шею в плотном ошейнике, осторожно положила кнут в мою руку, Я взял кнут, и она испуганно посмотрела на меня. Будут ли теперь ее бить кнутом? Решение, конечно, принимал я. Я скрутил петли кнута вокруг рукояти и протянул ей. Внезапно, с благодарностью, со слезами на глазах, рыдая и почти задыхаясь, едва дыша, от облегчения, стоя на коленях передо мной, она покрыла поцелуями кнут, символ мужественности и власти над ней. Моей власти.

— Я целую твой кнут, мой господин, — благодарно произнесла она, продолжая целовать петли и рукоятку. — Я покоряюсь тебе тысячу раз! Спасибо, что ты не стал бить меня кнутом! Я твоя рабыня, и я люблю тебя!

Она радостно посмотрела на меня.

— Я люблю тебя, мой господин! Я люблю тебя!

Затем, стоя на коленях передо мной, она с нежностью положила свою левую щеку на мое правое бедро.