– Значит, это убийство было неожиданностью для них обоих? – немного странно сформулировала свою мысль Дана.

– Да, именно так. Мне кажется, ещё за несколько часов до случившегося ни Масахиро, ни Аска не подозревали, что умрут. И именно поэтому стоит рассматривать версию об убийстве Аски кем-то третьим.

– А про кого написано «опять она»? – спросила Дана.

– Вот это непонятно. Хотя ясно, что именно «она» содержит ключ к разгадке тайны Аски, – хмуро проговорил Тамура-сан. – А ты как думаешь, о ком речь?

– Я думаю про мать Аски, – неожиданно для себя выпалила Дана.

Мару и Тамура-сан внимательно посмотрели на Дану. Девушка сразу стушевалась и покраснела.

– И откуда такая уверенность? – удивлённо спросил Мару.

– Я просто сказала первое, что пришло на ум. Хотя если подумать, эта версия не лишена смысла. Друзей и подруг у Аски, в общем-то, не было, значит, кто ещё мог так сильно напугать её?

– Ну, насчёт подруг, не факт: мы не знаем круг её общения. Мы же не знали об их отношениях с Масахиро. Но версия Даны-чан действительно не лишена смысла, ведь большинство убийств в Японии случается между ближайшими родственниками. Муж – жена, сын – отец и так далее. Так что эту версию обязательно надо проверить, – подвёл итог Тамура-сан.

– Надо что-нибудь придумать, чтобы пойти к ней в гости, – пробормотал Мару себе под нос.

– Всё, пойдёмте в гостиную, а то Кэн точно съест весь тыквенный пирог, – сказал, вставая, Тамура-сан и зашагал первым в гостиную.

* * *

Весь следующий день Дана думала об смс Аски и о том, как бы попасть в дом и поговорить с мамой убитой. К сожалению, ничего интересного или логичного не приходило в голову. Она сидела в кафетерии у окна, на любимом месте Аски, и смотрела на двор университета. Во дворе всё было по-старому: студенты всё так же балагурили, курили, смеялись, что-то пили из банок и пластиковых бутылок. Дана заметила в углу двора Лилю, она стояла одна около высокой пепельницы и курила, глядя вдаль. Эта красивая высокая девушка, похоже, так и не смогла сдружиться с одногруппниками и просто отбывала остатки срока их учёбы. Алексей тоже был во дворе. Он сидел на скамеечке в обществе очередной японской подружки, поедая сэндвичи, может быть, ею и приготовленные. «Интересно, а дождёмся ли мы когда-нибудь новой транскрипции Хромова или весь научный пыл у Алексея уже испарился?», – задалась Дана вопросом, к делу не относящемся, и, не найдя ответа, снова задумалась о маме Аски, рассеянно поигрывая листами своей тетради по японскому. Мару как раз и застал её в таком состоянии. Он подсел к ней и поставил на стол бумажный стаканчик с кофе из автомата.

– Охаё. Привет. Я сегодня весь день думаю о том, как пробраться в дом к Аске, – произнёс он тихим голосом.

– Ага, я тоже уже всю голову сломала, – дословно перевела Дана на японский известную русскую фразу, и она прозвучала так коряво, что смысл потерялся.

– Ты сейчас сказала, как гайждзин. Что это с тобой? – усмехнулся Мару. – Я совершенно ничего не понял.

– Я и есть гайжин.

– А ты чем здесь занимаешься? – не стал продолжать тему Мару.

– Да вот, сижу на любимом месте Аски и занимаюсь её любимым делом, смотрю на университетский двор. Может быть, это поможет что-нибудь придумать, – ответила Дана и снова рассеянно пролистнула несколько страниц своей тетради.

– А откуда ты знаешь, что это было её любимым местом? – почему-то оживился Мару.

– Ну, как же, я всегда могла её здесь найти, когда мне нужна была помощь с домашним заданием по японскому.

– А она тебе помогала делать уроки?

– Да, ну не совсем, конечно. Я спрашивала у неё значение трудных слов, а она делала зарисовки. Она очень хорошо отображала смысл слов в своих картинках.

– И рисунки эти сохранились? – улыбаясь, спросил Мару.

– Ну, конечно, они у меня здесь, в этой тетради. Я с ней никогда не расстаюсь, она же по японскому языку, – не совсем понимая, что вызвало такую радость.

– То, что надо! А вот с тетрадочкой всё-таки придётся расстаться.

– Это почему? – удивилась Дана, невольно немного отстраняясь.

– Можно, конечно, листы с рисунками Аски только вырвать, а всё остальное оставить.

– Зачем? Это же память об Аске! Я не хочу ничего вырывать.

– Вот, ты сама и ответила на вопрос. «Память об Аске»! А как ты думаешь, кому нужно как можно больше воспоминаний об Аске?

– Маме?

– Вот именно! Особенно, если она убила ребёнка своими собственными руками.

– Ты хочешь, чтобы мы пошли к маме Аски и подарили ей эти рисунки? – закипела Дана от негодования.

Мару кивнул головой и снова улыбнулся.

– И чего ты улыбаешься? – окончательно вышла из себя Дана. – Ничего смешного тут нет. Это моя тетрадь и мои рисунки, а твоя идея – глупая.

Негодуя, она вскочила, собираясь было уйти, но тут до неё дошло, что это, может быть, идея глупая, но единственная. Дана села обратно так же резко, как и встала.

– Ты действительно считаешь это хорошим поводом для визита в дом Аски?

– Да, я уверен. У тебя есть планы на сегодняшний вечер? – спокойно спросил Мару. Дане как-то стало легче, когда он перестал улыбаться.

– Особо ничего нет.

– Отлично, тогда я заеду за тобой сегодня в половине седьмого.

* * *

Вечером они подъехали к дому Аски. Адрес им дал по большому секрету Тамура-сан. Днём Дана вырвала листочки с рисунками из тетради и сделала ксерокопии: не хотелось их лишаться. Оригиналы зарисовок были аккуратно положены в папку. Деревянный домик, маленький и неказистый, находился на узкой улице. Сам дом, небольшой садик перед ним и забор были чем-то похожи на своих хозяек – такие же угловатые и резкие. Учитывая, что Аска была художницей, странно было видеть такой аскетизм и отсутствие творческого подхода в оформлении дома. Но, может быть, Аска не считала этот дом своим? Дана тут же отбросила эту мысль – глупо думать, что человек не считает своим домом место, где родился, вырос и прожил всю жизнь. В окнах горел тусклый свет. Значит, мама Аски дома. Повезло.

Дана нажала на кнопку звонка на заборе у калитки. Им ответил женский голос, и калитка открылась. Они прошли через узкий дворик и остановились у двери. Через минуту дверь открылась, и из полутёмной прихожей вышла мама Аски. В первую минуту Дана удержалась, чтобы не вскрикнуть от ужаса и жалости. Женщине, которая на похоронах всего три месяца назад выглядела на сорок пять, сейчас можно было дать все семьдесят. Седая и высохшая, скрюченная старуха с дорожками от слёз посмотрела на молодых людей колючим, недоверчивым взглядом и произнесла:

– Конбанва. Добрый вечер.

– Конбанва, – мягко, без улыбки начал Мару. – Мы учились в одном университете с Аской. Мы не были близкими друзьями, но знали Аску, и тут недавно нашли в тетради рисунки, сделанные ею, и решили, что должны отдать их вам.