«Считает, — подумала она. — К чему бы это?» Ее охватил страх.

— Довольно! — вскрикнула Изабель и разбросала камни.

Зима с ее длинными ночами и короткими днями была самым трудным временем. Холода стояли такие, что дверь на улицу они открывали только раз в день, чтобы наколоть дров и сходить за коноплей. Небо чаще всего было низкое и серое, снаружи было почти так же темно, как и в доме. Иногда Изабель выглядывала на улицу в надежде хоть на мгновение вырваться на свободу, но тяжелое небо и ровная пелена снега, сквозь которую кое-где вдали пробивались черные верхушки сосен и зазубренные валуны, не приносили радости. Стоило постоять чуть дольше, и холод впивался в кожу, как железо.

Железом отдавали и жесткий хлеб, который Анна раз в неделю выпекала в общественной печи, и разжиженная овощная тушенка, которую они ели изо дня в день. Изабель буквально заставляла себя съесть хоть две-три ложки, стараясь не замечать привкуса крови, и скрывала, что кусок застревает в горле. Нередко она давала Мари доесть за собой.

Через некоторое время у нее начался зуд в руках и ногах, особенно под мышками и коленями. Поначалу она чесалась, не снимая платья, — слишком холодно было раздеваться и давить вшей. Но однажды, обнаружив, что через материю сочится кровь, Изабель закатала рукава, и увидела, что никаких вшей нет, но кожа пошла красными пятнами, а в некоторых местах отслаивается ссохшимися полосками. Боясь Этьена, она пыталась скрыть проступающие ржавые пятна.

Ночами она лежала на кровати, вглядываясь в темноту и старясь не шевелиться, чтобы Этьен не проснулся и не заметил, что она чешется. Она вслушивалась в его ровное дыхание, а сама изо всех сил старалась не заснуть, чтобы быть готовой — к чему, Изабель бы и сама толком не сказала, и все равно бодрствовала в темноте и все ждала чего-то, стараясь дышать как можно тише.

Ей казалось, что все меры предосторожности приняты, но однажды ночью Этьен схватил ее за руку и обнаружил кровь. Он избил ее, а потом грубо овладел сзади, Одно хорошо — в лицо ему не пришлось смотреть.

Как-то вечером зашел Гаспар.

— Гранит заказан, — сказал он, извлекая из кармана трубку и высекая огонь из кремня. — В цене сошлись, и размеры я ему передал. Еще до Пасхи камень будет здесь. Больше не надо? На дымоход?

Этьен покачал головой.

— Платить нечем. К тому же на дымоход пойдет и местный известняк. Печь — другое дело, там самый жар, поэтому нужен самый прочный камень.

Гаспар усмехнулся:

— Народ на постоялом дворе считает, что ты чокнулся. Зачем, говорят, ему дымоход? Дом и без того хорош.

Наступила тишина. Изабель понимала, что она означает: все вспоминают дымоход в доме Турнье.

Ластясь к Гаспару, Мари повисла у него на локте. Он высвободил руку, потрепал ее по щеке, подергал за уши.

— Ну а ты, мышонок, ты тоже ждешь не дождешься дымохода? Дыма не любишь?

— Это мама его ненавидит, — захихикала Мари.

— Ах вот как. — Гаспар повернулся к Изабель: — Что-то неважно выглядишь. Ешь, что ли, мало?

Анна насупилась.

— В этом доме еды на всех хватит, если, конечно, хотеть есть, — пробурчал Этьен, говоря и за себя, и за мать.

— Bien sыr, bien sыr. — Гаспар пошевелил руками, словно разглаживая смятую скатерть. — Конопля у тебя уродилась хорошо, овцы есть, все в порядке. Разве что дымохода для madame, — он кивнул в сторону Изабель, — не хватает. Но теперь будет и он.

Изабель заморгала и, ощущая в глазах резь от дыма, посмотрела на него. В комнате снова повисла тишина, оборвавшаяся смущенным смехом Гаспара.

— Да я же просто пошутил! Не обращайте внимания.

Вскоре он ушел, и Этьен принялся мерить шагами комнату, разглядывая огонь под всеми углами.

— Печь будет здесь, — сказал он Маленькому Жану, поглаживая стену напротив двери. — А крыша — здесь. Видишь? Поставлю четыре столба, они будут поддерживать каменную крышу с трубой, через нее и будет уходить дым.

— А печка большая будет, папа? — осведомился Маленький Жан. — Как дома, на ферме?

Этьен обежал глазами комнату и задержался взглядом на Мари.

— Да, — сказал он, — печка будет большая. Что скажешь, Мари?

Он редко называл ее по имени. Изабель знала, что оно ему очень не нравится. Просто когда девочка родилась, она пригрозила, что нашлет проклятие на все будущие урожаи, если он не позволит назвать ее Мари. За все годы, прожитые в этой семье, Изабель единственный раз осмелилась использовать тот страх, который испытывали перед ней все Турнье. Но теперь страха больше не было, на смену ему пришла злоба.

Мари насупилась и, чувствуя на себе холодный тяжелый взгляд отца, залилась слезами. Изабель обняла ее.

— Ничего, ничего, chйrie, не плачь, — прошептала она, поглаживая дочь по голове. — Не надо, только хуже будет. Не плачь.

Оторвавшись от дочери, она подняла голову и увидела в дальнем конце комнаты Анну. На какое-то мгновение ей показалось, будто выглядит она как-то иначе, что-то изменилось в ее лице, более четко обозначились морщины. Но тут же поняла, что кажется так просто потому, что старуха улыбается.

Изабель теперь уделяла Мари все больше вниманния, учила ее прясть, наматывать нити, вязать платьица для кукол. Она постоянно то поглаживала ее по головке, то брала за руку, то просто прикасалась, словно желая убедиться, что девочка здесь, рядом. Каждый день она тщательно мыла дочери лицо, и оно сверкало белизной в дымном сумраке комнаты.

— Мне надо видеть тебя, ma petite, — поясняла она, хотя Мари никогда ее об этом не спрашивала.

Изабель старалась держать девочку как можно дальше от Анны, буквально физически становилась между ними.

Удавалось это, правда, не всегда. Однажды Мари прибежала к матери, губы у нее блестели.

— Бабушка намазала мне хлеб свиным салом, — объявила она.

Изабель нахмурилась.

— Может, завтра она и тебе намажет, — продолжала девочка, — чтобы ты побольше стала. А то что-то ты худеешь, мама. И выглядишь такой усталой.

— А почему бабушка хочет, чтобы ты была толстой?

— Может, я особая.

— В глазах Бога особых нет, — строго сказала Изабель.

— Но сало все равно вкусное, мама. Хочу еще.

* * *

Как-то утром она проснулась под звуки капели и поняла, что зима наконец-то кончилась.

Этьен открыл дверь, и в дом хлынул солнечный свет вместе с теплом, которое сразу взбодрило ее. Снег таял, образуя ручейки, сбегающие вниз, к реке. Дети, словно сорвавшись с привязи, ринулись на улицу и принялись с хохотом носиться взад-вперед. На подошвы им налипала грязь, но они этого не замечали.

Изабель вышла в огород и опустилась на колени в грязную жижу. Она впервые за все эти месяцы, когда только и ждала прихода весны и потому чувствовала себя незащищенной, оказалась одна. Изабель склонила голову и принялась вслух молиться: