— Я сделаю, что вы скажете, мэтр Буржю. Если вы меня прогоните вместе с моими двумя малышами, я уйду. Но я не знаю, куда идти, куда отвести детей, чтобы защитить их от холода и дождя. Вы полагаете, что и ваша жена прогнала бы нас? Я остановилась в комнате Барбы. Я вас не побеспокою. У меня есть свои дрова и еда. Мальчишки и девушка, которые пришли со мной, могли бы вам помогать, оказывать незначительные услуги: носить воду, мыть полы. Дети останутся наверху…

— И почему это они останутся наверху? — заорал хозяин трактира. — Голубятня — не то место, где должны находиться дети, их место на кухне, около очага, где они смогут греться и спокойно играть. Вот они, эти нищенки!.. Меньше мозгов, чем у животных! Сейчас же неси своих ребятишек на кухню, если не хочешь, чтобы я рассердился! И довольно об этом, пока ты не устроила мне пожар, там, на чердаке с деревянной крышей!..

Анжелика, словно легконогий эльф, взлетела на семь этажей, ведущих к мансарде Барбы. Дома в этом квартале были очень высокие и очень узкие. Их начали строить еще в Средние века, и теперь они беспорядочно сгрудились в недрах разраставшегося города. На каждом этаже располагались не более двух комнат, а чаще всего и вовсе одна, которая выходила на винтовую лестницу, устремляющуюся, как могло порой показаться, прямиком к небу.

На лестничной площадке Анжелика заметила крадущуюся фигуру и догадалась, что это — Давид, племянник владельца «Храброго петуха». Подмастерье со злобой смотрел на нее, прижавшись к стене. Анжелика уже не помнила о желчных словах, которые бросила юноше в лицо, когда впервые пришла сюда, чтобы увидеться с Барбой.

Она улыбнулась поваренку, решив, что стоит подружиться со всеми обитателями этого дома, в котором хотела начать новую достойную жизнь.

— Добрый день, малыш.

— Малыш? — подскочив, пророкотал Давид. — Хочу тебе заметить, что при случае могу взять губами пирожок, лежащий у тебя на голове. Мне исполнилось шестнадцать лет в пору, когда собирали виноград.

— Ой! Прошу прощения, мессир! Вот недопустимая ошибка с моей стороны. Вы не будете так любезны, чтобы извинить меня?

Парень, который, по всей вероятности, не был приучен к столь игривым речам, неловко пожал плечами и пробормотал:

— Ну, может, и могу.

— Вы слишком добры. Я в смущении. И возможно, ваше прекрасное воспитание подскажет вам, что не стоит столь фамильярно тыкать благородной даме?

Казалось, несчастного ученика хозяина заведения подвергли пыткам. Огромные черные глаза украшали худое и бледное лицо простодушного юноши. Уверенность оставила его.

Анжелика уже начала подниматься по лестнице, как вдруг остановилась.

— С таким акцентом ты, должно быть, родился на юге Франции, но никак не на севере!

— Да… госпожа. Я из Тулузы.

— Тулуза! — воскликнула Анжелика. — О! Братишка из моего родного края!

Она бросилась парню на шею и расцеловала его.

— Тулуза! — еще раз воскликнула молодая женщина.

Растерявшийся подмастерье покраснел, как помидор. Анжелика продолжала весело щебетать с ним на провансальском языке, и волнение Давида удвоилось.

— Вы тоже оттуда?

— Почти.

Она была до смешного счастлива этой встрече. Какой контраст, какая насмешка судьбы! Быть одной из самых знатных дам Тулузы и броситься целовать поваренка, лишь потому, что у него оказался акцент с привкусом солнца, запахом чеснока и с ароматом цветов!

— Какой прекрасный город! — шептала Анжелика. — Почему ты не остался в Тулузе?

Давид объяснил:

— Ну, прежде всего, потому что умер мой отец. Потом, потому что он всегда хотел, чтобы я отправился в Париж, где можно заниматься крупной торговлей, можно выучиться ремеслу продавца прохладительных напитков. Сам он был бакалейщиком. Я тоже хотел стать бакалейщиком и уже готовился сдать экзамен на звание мастера, сами понимаете: всякие там крупы, сахар, пряности… Но тут он умер. Тогда я отправился в Париж и приехал ровно в тот день, когда моя тетушка, госпожа Буржю, умерла от оспы. Мне никогда не везло. Я всегда оказываюсь не у дел.

Он остановился, исчерпав запас своего красноречия.

— Удача еще вернется, — пообещала юноше Анжелика, ступая на лестницу.

В мансарде она нашла Розину, наблюдавшую за шалостями Флоримона и Кантора. Барба суетилась где-то внизу. Мальчики пошли «прогуляться». На языке воровского братства это означало, что они отправились просить милостыню.

— Я не хочу, чтобы они побирались, — заявила Анжелика безапелляционным тоном.

— Ты не хочешь, чтобы они воровали, ты не хочешь, чтобы они просили милостыню. Тогда что ты хочешь, чтобы они делали?

— Я хочу, чтобы они работали.

— Но работать так ужасно! — запротестовала девушка.

— Нет, не ужасно. И вообще, давай пошевеливайся! Помоги мне отнести малышей в кухню. Там ты и за ними последишь, да и Барбе поможешь.

Молодая мать была счастлива, что может оставить обоих сыновей в огромной комнате, наполненной теплом и ароматами пищи. Огонь загорелся в очаге с новой силой.

«Пусть они больше никогда не узнают ни холода, ни голода! — как заклинание повторяла Анжелика. — Честное слово, для этого пока мне было трудно найти место лучше, чем трактир!»

В темно-сером платье из грубого холста, в жилетке из желтой саржи и в переднике из зеленой саржи Флоримон чувствовал себя несколько скованно. Его голову покрывала шапочка, также сшитая из зеленой саржи. Эти цвета делали его и без того худенькое личико совсем болезненным. Анжелика пощупала лоб ребенка, коснулась губами сгиба у маленькой ладошки, чтобы понять, нет ли у сына жара. Но Флоримон казался вполне бодрым, хотя немного капризным и раздраженным. Кантор с самого утра развлекался тем, что пытался освободиться от пеленок, в которые его довольно неумело завернула Розина. И вот теперь малыш стоял в корзине, куда его положили, голенький, как херувим, и явно намеревался вылезти из нее, чтобы поймать пламя в очаге.

— За этим младенцем очень плохо ухаживали, — озабоченно заметила Барба. — Ему пеленали ручки и ножки, как полагается? А то он никогда не будет держать спину прямо, и даже может вырасти горбатым.

— Для своих девяти месяцев Кантор выглядит очень крепким ребенком, — ответила Анжелика, восхищенно разглядывая пухленькие ягодички своего младшего отпрыска.

Но Барба не могла успокоиться. Свобода движений Кантора приводила ее в ужас.

— Как только у меня выдастся свободная минутка, я нарежу пеленки из полотна, чтобы заворачивать малыша. Но сегодня утром об этом не может быть и речи. Мэтр Буржю показался мне очень странным. Только представьте, госпожа, он приказал навощить столы, да еще и послал меня в квартал Тампль купить мягкий мел, чтобы чистить олово. Из-за всего этого я просто с ног сбилась…