Разодета бабёнка была под стать своей внешности — в пух и прах, что для карнавала также вполне естественно. Хотя карнавал ещё не начался, дива была пьяна в дымину, как умеют напиваться лишь русские бомжихи. Атропиновые глазищи то начинали яростно сверкать, то норовили расползтись в разные стороны, личико, так недавно отреставрированное, покрывали красные пятна, которые через несколько месяцев беспутной жизни образуют на нежной коже склеротический рисунок. Платье было измято и не перепачкано только потому, что на мостовых города мусор долго не держался, проваливаясь в нихиль.

И, как и следовало ожидать, заговорила супердива по-русски:

— Вот они где! — Голос красавица позабыла обновить, и он явно прибыл из прошлой жизни: сиплый, прокуренный и пропитый голос истаскавшейся алкоголички. — А я вас ищу. Что, не узнали, да? Не узнали…

Илья Ильич ни мгновения не сомневался, что узнавать ему некого. Ни в той, ни в этой жизни не бывало у него подобных знакомых. Даже если допустить, что голос тоже изменён специально к карнавалу, то развязную хамоватость, исполненную природного свинства, подделать было бы просто невозможно. Искусство имиджмейкеров в этом вопросе бессильно. И лишь потом он понял, что хотя обращается встречная шлюха к нему, но вся игра, ею затеянная, направлена на Анюту. Девушка стояла растерянная, лицо её было белым, словно его простирали с разрекламированным порошком. Конечно, ведь у неё есть способность, если понадобится, мгновенно вспомнить любого, хотя бы раз встреченного человека. И никакой маскарад не позволит остаться неузнанным. А возможно, здесь и нет никакого маскарада, скорей всего они встретили одну из подруг Анюты по детскому дому. Какие бы великие педагоги ни пестовали умерших детей, неудачи в работе всегда возможны, и теперь Анюта с ужасом глядит на бывшую подружку, с которой лучше всего было бы вовсе не встречаться.

— Простите… — начал было Илья Ильич значительным голосом, но говорить ему не дали.

Девица впервые сфокусировала на нём осмысленный взгляд и произнесла:

— А бойфренд у тебя ничего, только староват малость. Ну, да это не беда, омолодится, были бы денежки. А ты меня так и не узнала… нехорошо, дочура, это же я, твоя мамочка.

Илью Ильича как обухом по затылку тяпнули. Так, значит, это Анютина мать?! Та самая стерва, которую он желал бы в нихиль зарыть… «Ну, держись, тварюга! Думаешь, ничего тебе не сделаю, налёт интеллигентности помешает? Ошибаешься… на трассе и не таких бичей случалось к общему знаменателю приводить».

— Так, — произнёс он резко, — значит, это вы и есть! Вы разыскиваетесь по обвинению в убийстве вашей дочери. Вы имеете право хранить молчание, однако предупреждаю, что всё вами сказанное может быть использовано против вас!

Всё-таки любое знание рано или поздно бывает востребовано. Сколько одиноких вечеров было убито перед голубым телепузырём за унылым просмотром бесчисленных дюдиков, и вот теперь дурацкая фраза, приехавшая из американского криминального быта, пригодилась. Любопытно, как отреагирует на неё пьянчужка.

— Чего?! — протянула бомжиха. — Ты, парень, мне лапшу на уши не вешай, я законы знаю, у меня за всё заплачено! Кого это я убила? Вот моя дочка, живёхонька!.. Ничего ты мне не сделаешь, запомнил? Сам ты убийца, понял? Я тебя ещё за растление малолетних привлеку! Пойдём, доченька, угостишь мамочку со свиданьицем… А на этого дурака наплюй, я тебе такого парня найду — закачаешься!

Анюта пятилась, испуганно глядя расширенными глазами, но по всему было видно, что сейчас она сдастся и пойдёт за своей мамашей, словно морская свинка на полдник к удаву. А обвинительная речь, так блестяще начатая Ильёй Ильичом, не произвела вообще никакого впечатления. Несомненно, бригадники, сквозь цепкие руки которых прошла покойница, обобрали её начисто, но дело своё они знали, так что бомжиха отлично усвоила правила нового бытия и была морально готова к любому повороту событий.

Впрочем, права есть и у Анюты, ничего мамаша насильно сделать не сумеет, всё её преимущество в отсутствии души и беспредельной хамоватости, а это — не слишком большая сила.

Илья Ильич наклонился к Анюте, ухватив её за плечо, и шепнул:

— Блок ставь!

— Не могу! — простонала девушка.

— Тогда я сам!

— Вы чего там сговариваетесь? — возопила бомжиха. — Удрать хотите? Не выйдет!.. Я законы знаю, ты мне ещё алименты платить будешь, я тебе мать родная, не кто-нибудь, ты меня вообще содержать обязана!

В этому времени Илья Ильич управился с блоком. Как его ставить, он не знал и взял за образец блок, стоявший в дверях дорогого ресторана. Денег Илья Ильич потратил не слишком много, так что и цена входа оказалась не так высока: теперь за право поговорить с дочерью бомжиха должна была заплатить тридцать мнемонов. И она их заплатила, скорей всего не поняв, что слышит предупреждение, а просто решив, что Илья Ильич вздумал чем-то угрожать ей.

— Чтоб я ещё платила с родной дочерью говорить? — возопила она и ухватила Анюту за плечо. — Идём отсюда, а с этим чмом я попозже разберусь!

В следующую секунду она беспокойно завертела башкой, почувствовав потерю денег. Илья Ильич успел отметить мельком, что бригадники хотя и грабят подчистую, но основным навыкам жизни в царстве мёртвых обучают. Он, например, так и не умеет на раз определять сумму потраченных мнемонов, а пьяная стерва делает это с лёгкостью.

— Ворюга!.. — завизжала мамаша, сверкая глазищами. — Креста на тебе нет! Да я тебе яйца вырву и вкрутую сварю!

Синие наманикюренные ногти полоснули воздух у самых глаз Ильи Ильича, но достать не сумели, видимо, в кошеле стервочки уже недоставало денег для решительных действий. Ругаться она ещё могла, а вот вцепиться в харю — нет.

Илья Ильич взял Анюту под руку.

— Пойдём отсюда, — едва ли не повторил он фразу своей противницы, — видеть её не хочу.

Дюжина лямишек исчезла из кошеля, и бомжиха беспомощно завертела головой, пытаясь сообразить, куда подевалась дочь со своим вредным ухажёром.

— Но ведь она сказала, — беспомощно пробормотала Анюта, — надо её угостить… она же моя мама…

— Анюта, я вам потом всё объясню. Это не мать, вспомните, что она с вами сделала. Да подумайте, в конце концов, хочется вам сидеть вместе с ней, пить водку и слушать её пьяный бред?

— Н-нет…

— Вот и идём отсюда. А она пусть пьёт с кем-нибудь другим.

К этому времени бомжиха сообразила, что произошло, вытащила кошель, высыпала наличность на ладонь, но обнаружила лишь несколько лямишек — явно недостаточно, чтобы взламывать чужую оборону.

— Ограбили!.. — запричитала она. — Караул!

Прохожие со скучающим любопытством посматривали в её сторону, подходить с соболезнованиями никто не торопился.

— Да что же это творится? — Две мутные слезинки повисли на сантиметровых ресницах. — Родная дочь, дочура мамочку ограбила! Я к ним с поцелуями, а они ко мне с х… — На этом ригористически настроенное мироздание, не дозволяющее оскорблять чужой слух непригожими словами, обрезало монолог на полузвуке.