– Катон ударил тебя кинжалом?

– Да. В правую ногу. Высоко.

– Мы сейчас спустимся к ручью и смоем грязь, чтобы осмотреть раны.

– Наклонись поближе. Хочу тебе кое-что сказать.

Я наклоняюсь и подставляю здоровое ухо к его губам. В ухе становится щекотно, когда он шепчет:

– Помни: мы безумно влюблены друг в друга. Если вдруг захочешь меня поцеловать, не стесняйся.

Я сердито отдергиваю голову и смеюсь:

– Спасибо, буду иметь в виду.

Пит еще шутит, значит, все не так плохо. Впрочем, когда я пытаюсь помочь ему выбраться к воде, моя веселость мигом улетучивается. Тут всего два шага, казалось бы, чего сложного? Но это действительно очень и очень сложно, потому что сам Пит не способен сдвинуться ни на дюйм. Самое лучшее, что он может сделать, это не мешать мне. Он кричит, когда я тяну его за руки. Грязь и трава вцепились в него мертвой хваткой, и только рванув изо всех сил, мне удается их перебороть. Пит по-прежнему лежит в двух шагах от воды, скрипя зубами от боли. Грязь на его лице покрылась канавками от слез.

– Потерпи, сейчас я буду катить тебя в ручей. Там очень мелко. Идет?

– Отличная идея.

Сажусь на корточки рядом с ним. Что бы ни случилось, не остановлюсь, пока он не окажется в воде, решаю я про себя.

– На счет три. Раз, два, три!

Я переворачиваю Пита всего один раз, и мне приходится остановиться из-за его душераздирающих криков. Теперь он у самого края воды. Наверное, так даже лучше.

– Ладно, планы меняются. Я не стану заталкивать тебя в саму воду, – говорю я Питу.

Помимо прочего, я не уверена, что смогу его потом оттуда вытащить.

– Больше не будешь катить?

– Нет, хватит. Будем мыться здесь. Ты посматривай в сторону леса, хорошо?

Даже не знаю, как подступиться. На нем столько грязи и слипшейся травы, что я не вижу его одежды. Если он вообще одет. На мгновение эта мысль приводит меня в замешательство, но пути к отступлению нет. Нагота на арене дело привычное.

У меня есть две бутыли и Рутин бурдюк. Пристраиваю их к подводным камням так, чтобы два сосуда всегда наполнялись, пока я выливаю третий на тело Пита. Уходит немало времени, прежде чем мне удается обнаружить под слоем грязи одежду. Я расстегиваю молнию на куртке, потом рубашку и аккуратно их стаскиваю. Майка так приклеилась к ранам, что приходится разрезать ее ножом и отмачивать водой. Все тело в кровоточащих подтеках, на груди длинный ожог. Четыре волдыря от осиных укусов, включая один под ухом. Меня это не пугает. С этим я справлюсь. Я решаю вначале заняться верхней частью тела, чтобы облегчить боль, а потом уже посмотреть рану на ноге.

После того как я вылила на Пита столько воды, он лежит посреди грязной лужи. Так обрабатывать раны бесполезно, поэтому я кое-как прислоняю его к валуну. Пит сидит молча, не жалуется, пока я смываю остатки грязи с волос и кожи. Она очень бледная, и Пит совсем не кажется мускулистым и сильным. Он вскрикивает, когда я вытаскиваю жала из волдырей, и облегченно вздыхает от приложенных листьев. Пока Пит обсыхает на солнце, я стираю его рубашку и куртку и раскладываю их на валунах. Затем обрабатываю мазью ожог на груди. Только теперь я замечаю, какой Пит горячий. У него лихорадка. В аптечке, доставшейся мне от парня из Дистрикта-1, нахожу жаропонижающие таблетки. Мама иногда покупала такие, когда домашние средства не помогали.

– Выпей, – приказываю я Питу, и он послушно проглатывает лекарство. – Ты, наверное, голодный.

– Нет. Странно, но мне уже несколько дней не хочется есть.

Когда я предлагаю ему грусенка, он морщит нос и отворачивается. Тогда я понимаю, насколько все серьезно.

– Пит, ты должен что-нибудь съесть, – настаиваю я.

– Не надо. Все равно вырвет.

В конце концов мне удается уговорить его съесть несколько кусочков сушеного яблока.

– Спасибо. Мне уже лучше. Правда. Можно я теперь посплю? – говорит он.

– Потерпи немного. Сначала я взгляну на твою ногу.

Очень осторожно я снимаю с его ног ботинки и носки и медленно стаскиваю штаны. Я видела разрез на штанине там, куда угодил нож Катона, но это совсем не подготовило меня к виду раны.

Глубокой, воспаленной, сочащейся кровью и гноем. А хуже всего запах. Запах гниющего мяса.

Первый порыв – убежать. Скрыться в лесу, как в тот день, когда к нам в дом принесли парня с ожогами. Охотиться, пока кто-то другой сделает то, на что у меня не хватает ни умения, ни смелости. Вот только здесь я одна.

Пытаюсь напустить на себя беспечный вид, как мама, когда ей приходится иметь дело с особенно тяжелыми случаями.

– Ужасно, да? – спрашивает Пит, внимательно наблюдая за моей реакцией.

– Так себе. – Я пожимаю плечами. – Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт. – О том, что всякий раз, когда речь идет о чем-то посерьезнее простуды, меня как ветром сдувает, я предпочитаю не упоминать. Хотя, честно говоря, от простуженных и кашляющих я тоже стараюсь держаться подальше.

– Для начала рану надо хорошенько промыть, – говорю я.

На Пите остались только трусы. Они в приличном состоянии, зачем зря тревожить распухшее бедро? Да и что греха таить, мысль, что Пит будет лежать передо мной совершенно голый, меня смущает. Мама и Прим – те не такие. Нагота для них ничего не значит. Как ни удивительно, сейчас моя маленькая сестренка была бы гораздо полезнее для Пита, чем я.

Подсовываю под ноги Пита кусок непромокаемой пленки и промываю рану. С каждой новой бутылкой рана выглядит все страшнее. Кроме нее на ногах только один осиный укус и несколько маленьких ожогов, с которыми я быстро разделываюсь. Но этот страшный глубокий порез – что мне делать с ним?

– Подождем, пока рана немного подсохнет, и тогда… – тяну я.

– И тогда ты меня залатаешь?

Кажется, Пит заметил мою растерянность и жалеет меня.

– Вот именно. А сейчас съешь вот это.

Я сую ему в руку горсточку сушеных груш и спускаюсь к ручью, чтобы постирать остальную одежду. Разложив ее на камнях сушиться, просматриваю содержимое аптечки. Все очень нехитрое: бинты, лекарства от жара, от расстройства желудка. Ничего, что могло бы помочь Питу.

– Придется поэкспериментировать, – признаюсь я.

Листья, помогающие от укусов ос-убийц, хорошо борются с воспалением, поэтому я начинаю с них. Жую листья и прикладываю кашицу к ране. Спустя несколько минут по бедру начинает стекать гной. Убеждаю себя, что это хороший знак, и больно прикусываю зубами щеку; мой завтрак явно стремится выскочить наружу.

– Китнисс, – зовет Пит. Я смотрю ему в глаза. Лицо у меня сейчас, должно быть, зеленое. – Как насчет поцелуя? – произносит он одними губами.