покаяния и самой покаянно-исповедальной процедуре, что считалось чуждым для стригольников, будто бы в принципе отрицавших таинство исповеди и причащения.

Содержание «Трифоновского сборника» многообразно и разносторонне; помещенные в нем статьи затрагивали многие вопросы, волновавшие тогда и светские и церковные власти, и духовенство, и городской посад от простых обывателей-прихожан до искушенных в религиозных контроверзах и широко образованных вольнодумцев, к числу которых относились стригольники-миряне и представители низшего слоя церковного клира. Составитель сборника не обошел вниманием и полуязыческую деревню, поместив три ранних поучения против язычества. Такова социальная широта читательской (и слушательской) аудитории, на которую был рассчитан сборник. Хронология сочинений тоже достаточно широка и охватывает почти весь христианский период исторической жизни Руси, начиная от поучений новгородского епископа Луки Жидяты (XI в.) и киево-печерского игумена Феодосия (XI в.) и кончая «Власфимией», которая переделывалась в XIV в. и продолжала видоизменяться (уже за пределами «Трифоновского сборника») вплоть до 1504 г.

Широка, но вместе с тем и очень целенаправленна и тематика подобранных произведений XI–XIV вв. В основном это забота о надлежащим воспитании прихожан в христианском евангельском духе. Для этой цели необходимо повысить моральный и профессиональный уровень духовенства, устранить наблюдаемые прихожанами недостатки, а если тот или иной иерей плохо подготовлен, не владеет даром убедительной проповеди, то обосновывалось право мирян поручить руководство паствой образованным и талантливым людям из своей среды, что, разумеется, должно было возбудить крайнее недовольство как церковных властей, так и всего приходского духовенства.

Целый ряд требований предъявлялся и к самим мирянам, внимание которых привлекалось, прежде всего, к покаянию. Однако ни в одном из включенных в сборник сочинений не говорится об обычной церковной исповеди священнику как посреднику между, людьми и богом.

Центральное место в сборнике отведено «Власфимии», но как уже говорилось не в том смягченном виде, какой она приобрела в эпоху Ивана Калиты, когда из нее был изъят ряд наиболее острых статей, а в ее первоначальном виде 1274–1312 гг. Составитель Трифоновского сборника взял для копирования во второй половине XIV в. не ближайший к нему по времени благообразный вторичный вариант, а воскресил первоначальный, возникший в пору церковных соборов во Владимире (1274) и Переяславле (1312) вариант, содержащий такие исключительно важные сочинения, как «Предъсловие честнаго покаяния» (XII — начало XIII в.) и «Слово о лживых учителях».

Для того чтобы почувствовать, каким гражданским мужеством нужно было обладать составителю Трифоновского списка в самый разгар репрессий и угроз в адрес стригольников (1350-1380-е годы), приведу ряд острых высказываний, возникших где-то на рубеже XIII и XIV вв., исчезнувших в младшей редакции второй четверти XIV в., возобновленных в «Трифоновском сборнике» около 1380 г. и снова вычеркнутых при Иосифе Волоцком в 1504 г.:

… Погыбение наипаче бываеть от епископ и от попов грехов… Пастушие зловерье наводить на вся люди пагубу… Бывают же мнози епископи и Попове невегласи [невежественны]. О них же святый сбор рече: «Аше епископ ли поп поставлен будет невежа — да извержется!»[224]

В качестве противоядия невежественному духовенству предлагается особенно ненавистная священникам альтернатива:

Бывают же и простии [миряне, не облеченные саном] вельми смыслены и мудры — яко подобаеть таковым и попы учити!.. Аще кто не имый сана ерейскаго и будет чист житием и умееть поучивати неразумный — да учить!

Будуть бо вси учимы богомь…

(с. 109)

Так и кажется, что Стефан Пермский, укоряя стригольников за то, что они, «изучив словеса книжные… поставистеся учители народом», имел в виду сочинение, подобное «трифоновским». Такое же впечатление производит и другой упрек епископа в стремлении проповедовать свои идеи всенародно, на «распутиях и ширинах градных»; он мог быть вызван практикой «высокой проповеди», упоминаемой в «Слове о лживых учителях»:

Горе же тому, иже не почитае святых книг писания пред всеми… И паки глаголеть [псевдо-Златоуст]: ни в кровех [не в закрытых помещениях], ни малым гласом, но всьде великою силою глаголюще… Хвалите его [бога] в гласе трубнемь, рекше высоко проповедайте и инде с высоким проповеданием учите!

(с. 114)

Надпись на Людогощинском кресте 1359/60 г. утверждает, что чистым сердцем можно молиться Богу «на всяком месте» (подразумевается — не только в церкви). Тексты «Трифоновского сборника» подкрепляют этот тезис: «Внутренний человек» — «живой храм духа святого», люди — «храм божий есте», а не церковь (с. 110–112). В «Слове о лживых учителях» прямо сказано: «На всяком месте — владыка Христос» (с. 114).

Не пытаемо есть молитве место… Да и ты, где убо еси: или на мори или на пути или на торгу или в коемь месте или в храме (в данном случае это не «церковь», а неполногласная форма слова «хоромы» — дом, жилище — Б.Р.) молися в чистей совести — бог послушаеть тебе. Того [бога] бо есть земля и исполнение его и на всяком месте владычествие его.

(с. 109)[225]

Для обличительных сочинений характерен воинственный дух. Слово «Власфимия» правильно переведено с греческого как «хула на еретиков», но по всей направленности содержания книги читателю становится ясно, что составитель считает еретиками некоторых представителей господствующей церкви, в которой много епископов и попов «невегласей» «зловерных пастухов». Очевидно, к тому времени городские вольнодумцы ощутили свою силу, и убедились в том, что их розыски в древней и средневековой канонической (и апокрифической, которую они могли принимать за каноническую) литературе показали им, что их взгляды на покупку священнических мест, на требование образованности и ораторского таланта от священников, на недопустимость их неблагопристойного поведения, что все это, во-первых, подкреплено текстами тех или иных писаний, а во-вторых, поддержано городским посадом, в том числе, очевидно, и его верхами, строившими на свои деньги «мирские» церкви и монастыри уличанскими и кончанскими корпорациями[226] и желавшими контролировать «свой» клир этих церквей. Все это, естественно, вызывало не только недовольство, но и противодействие церкви.

Ситуация такого противоборства повторялась уже в третий раз: впервые мы наблюдаем ее в пору расцвета русских земель в конце XII — начале XIII в., когда города росли, набирали силу, создавали свое высокое искусство и, не выходя за пределы религиозного самосознания, стремились усовершенствовать церковную практику, устранить бытовые недостатки духовенства, а в области богословия считать, что «диктатором ум является».

Эта первая конфронтация породила движение «аврамистов» и такие интересные произведения, как, например, «Предъсловие честнаго покаяния» или «Златая Чепь». После татарского нашествия она повторялась к концу XIII в., когда северные, не затронутые нашествием города оправились от общерусского разорения и вновь, после полувекового перерыва (в Новгороде 1230-1290-е годы), начали возводить каменные храмы, что было показателем