Владимировичем созванивались много-много раз. Встреча, на которую он поначалу дал согласие, откладывалась и откладывалась… Писатель болел. Редакция требовала материал. Я судорожно согласовывала с родственниками свой приезд в Тбилиси… Это длилось около полугода. Когда уже отчаялась и решила, что звоню в последний раз, вдруг в июле 1984 года дали добро.

В отделе кадров редакции «ЛГ» моментально оформили командировку, заказали гостиницу на улице Руставели… Прилетела. Звоню. А меня, оказывается, никто не ждет. Оказывается, Думбадзе снова болен, на сей раз – воспаление легких. Звоните, через пару-тройку дней, говорят. На третий день сжалились: приезжайте.

Он лежал в постели: немолодой господин с потухшим взглядом. Женщина в черном (степень родства так и осталась неизвестной) усадила меня на стул рядом с кроватью и тихо вышла из комнаты. На мое приветствие Думбадзе отреагировал вяло, поздоровался тихо. Я что-то спросила. Он что-то ответил. Снова – мой громкий вопрос. Снова – его тихий, шелестящий ответ… И я осознала: если сию же секунду не смогу его заинтересовать, командировка полетит коту прямо под хвост. И тогда – сгруппировалась и… заговорила. Красноречием Бог не обидел. Что уж там плела, не очень помню. Но вопросами сыпала как из рога изобилия. Тема нашего разговора, кстати, была оговорена с писателем заранее, на основании тем, которые он затрагивал в своих книгах, выходивших в свет огромными тиражами – Думбадзе был невероятно популярен. Звучала тема простенько и в то же время высокопарно: «Что такое совесть человека»…

И вдруг после очередного моего словесного кульбита больной встрепенулся и с кровати практически взлетел (оказалось, он и лежал-то в домашнем спортивном костюме, укрывшись пледом), а в глазах точно лампочку включили… Выпрямился, кликнул супругу. Та тут же появилась в черном платье. Откуда-то возникла скатерть-самобранка, кофе-чай-булочки. И уже Нодар Владимирович, бодро наматывая по комнате круги, энергично отвечает на мои вопросы, с шутками-прибаутками, глаза веселые, сияющие. Очарователен!

Что это было? Что за чудесная метаморфоза – и сегодня не нахожу ответа. Когда, уже отправляясь восвояси, шепотом задала этот вопрос его супруге, та пожала плечами: «Он любит симпатичных журналистов». Так я получила опосредованный комплимент своей безудержной болтовне, спасшей меня от гнева редакционного начальства. Беседу нашу на газетной полосе оформила как монолог писателя, такое требование было к формату заказанного редакцией материала. На самом деле у нас с Думбадзе состоялся быстрый и темпераментный диалог. Сегодня свои вопросы возвращаю, да и текст публикую таким, каким он был изначально. Благо все записи сохранились.

– Нодар Владимирович, мы часто говорим: «бессовестный поступок», «угрызения совести», «совесть спит», «делай так, как тебе подсказывает совесть», «совесть – мера нравственности»… Почему мы говорим о совести, как о явлении мира материального, считаем, что это нечто находится (или отсутствует) внутри нас? И когда совершаем поступки, то обязательно даем им ту или иную оценку.

– Вот слушайте. Однажды во дворе нашего дома произошла ссора. Подрались молодые люди, один из которых был моим соседом по подъезду. Старший брат его, как и я, выглянувший на крики с балкона, не раздумывая ни секунды кинулся бежать по лестницам вниз, на помощь… Через некоторое время драчунов растащили. Оба брата, не остывшие еще от свалки, от криков, медленно поднимались домой. И тогда я сказал старшему: «Слушай, ты бы хоть выяснил сначала, в чем дело, кто прав, кто виноват…» «Не было времени, – говорит, – когда брат в беде, не разговаривать, а помогать надо».

– Своеобразный, конечно, пример.

– Но и в этом чувстве родственности, по-моему, внутренняя совесть человека. И проявляется она порой вот в таких неожиданных, непредсказуемо разных формах.

– Совесть, честь… А что для Вас эти понятия означают?

– Говорят, у животных совести нет. А по-моему: как ей не быть? У всяк живущего есть совесть. У грузин даже поговорка такая существует: «Порядочная собака на женщину не залает».

И все-таки, рискуя войти в противоречие с самим собой, скажу: совесть в человеке воспитывается. Вот внук мой, например, может быть похож на меня лицом, похож в каких-то движениях, эмоциях. Но в поступках своих он не будет похож на меня, если я его не воспитаю или, что в сущности одно и то же, не оставлю ему о себе память.

– Если Вы говорите о возможности «воспитания совести» и передаче ее потомкам, то, значит, нравственность тоже можно включить в ряд воспитуемых явлений и тоже передавать по наследству?

– Наверное, во имя воспитания души мы и говорим сегодня о нравственном, духовном наследстве, полученном от отцов, хотим передать его детям, потомкам. Сердце человека, его душа – самое совершенное творение природы.

– Герой Вашего романа «Закон вечности» Бачана Рамишвили утверждает: «Душа человека во сто крат тяжелее его тела. Она настолько тяжела, что один человек не в силах нести ее. И потому мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, стараться обессмертить души друг друга: вы – мою, я – другого, другой – третьего, и так далее до бесконечности… Дабы смерть человека не обрекла нас на одиночество в жизни…»

– Знаете, от природы в человеке силен инстинкт самосохранения. И порой, оказываясь в ситуации морального выбора, он поступает согласно этому инстинкту. Задумайтесь, как часто мы пытаемся оправдать те свои поступки, которые ни за что не простили бы другим. Как часто прячемся за спасительную путаницу полуправды, в то время как другого немедля обвинили бы во лжи…

– А истина жизни, стало быть, заключается в том, чтобы, не прощая себе, уметь прощать ближнего, научиться любить человека?..

– И живя среди людей, жить для людей. Как бы мне хотелось, чтобы все доброе, прекрасное не пропало, не ушло из человеческой памяти, словно в песок вода! Ибо оно необходимо для воспитания будущего хорошего человека. И насколько, к примеру, богаче стал бы мой народ, если бы знал авторов таких величайших творений грузинской архитектуры, как Никорцминда, Джвари! Кто может ответить, почему мастера, создавшие их, не оставили нам свои имена?

– Может, потому что считали: совесть – не щедрость, чтобы напоказ ее выставлять?

– И почему на произведениях той же эпохи, но не столь талантливых они есть? Добрый поступок, совершаемый человеком, – порыв его души. Тут он не ищет выгоды, а если все-таки ищет, значит, лицемерит – перед собой, перед людьми. Возьмите талантливого актера и талантливого писателя. Они, думаю, любят аплодисменты, успех, радуются, когда их творчество ценится окружающими. Но «выкладываются», конечно, не только ради этого успеха, просто совесть им не позволяет играть хуже, писать хуже. И наша задача – воздать им должное, сохранить память.

– Вы рассматриваете совесть как проявление героизма?