– Тогда, куда мне завтра надо… ну… приехать?

– А на Лубянку, – все так же улыбаясь, сообщил ей майор. – В двести двадцатый кабинет. К десяти. Николай Нилович вон записал все. Сказал, что вам сам все передаст. Я же уже уходить собирался, да Николай Нилович меня чайком с медом и баранками соблазнил.

– Хорошо, я буду, – ответила девушка. Но тут же спохватилась: – А меня пропустят, без повестки-то?

– Пропустят, – махнул рукой майор. – Просто скажете свою фамилию на входе. Ну и документы предъявите, конечно.

Вилора согласно кивнула и перевела взгляд на Бурденко.

– Николай Нилович, мне попозже зайти?

Но тут снова вмешался майор.

– Ну, зачем же попозже. Об этих ваших сеансах акупунктуры просто легенды ходят. Говорят, вы даже самых безнадежных на ноги ставите. Я давно мечтал посмотреть, – он снова широко улыбнулся, но тут же уточнил: – Если, конечно, это возможно…

Вилора снова посмотрела на Николая Ниловича. Он крякнул и усмехнулся.

– Да можно, конечно. Эвон Лазарь Моисеевич, прежде чем под «иглы Сокольницкой» лечь, сначала тоже посмотрел, как она меня обихаживала.

Вилора сердито нахмурилась.

– Николай Нилович, я же вам уже говорила, что это никакие не «иглы Сокольницкой». И, если уж так хочется привязаться к персоне, то их надо называть «иглами Куницына».

– Ладно-ладно, милочка моя, не будем спорить, – Бурденко встал из-за стола, стянул с себя халат и принялся расстегивать мундир. – Лучше расскажите, как идет работа над статьей и методичкой.

– Методичка почти закончена, – с готовностью начала отвечать Вилора. – Через два дня представлю. А насчет статьи, – тут она вздохнула. – Пока работаю. Времени совершенно нет, Николай Нилович. Сами же знаете, сколько раненых.

– Это – да, – вздохнул Бурденко, укладываясь на кушетку. – В Киеве тяжелые бои идут, но самолеты с ранеными к нам оттуда еще прорываются.

– И Днепрогэс взорвали, – тихо произнесла Вилора. Все помолчали. Говорить об этом было тяжело. Днепрогэс был символом, символом новой жизни, символом того, что старая Россия, которая представлялась им отсталой, косной, аграрной страной, сделала прыжок вперед и вверх, к новым сияющим вершинам, которые будет олицетворять для всего мира новый, светлый и могучий Советский союз. И вот этот символ пришлось разрушить. Причем собственными руками.

– Но ты все равно со статьей не затягивай, – вернул ее мысли в прежнее, рабочее русло Бурденко. – Она нам очень пригодится для продвижения твоих игл. А их применение обязательно надо будет расширять. И не только при ранениях. Сама видишь, как они на меня действуют. Как заново родился!

– Да понимаю я, – досадливо морща лоб, отозвалась девушка, доставая из чехла иглы и начиная ставить их Николаю Ниловичу. – Но нечего писать пока. И с пленкой для рентгеновского аппарата просто беда. Немецкая довоенная уже кончилась, а наша гораздо хуже. А без рентгеновских снимков никакой статьи не получается…

– М-гм, – отозвался Бурденко, как обычно при этой схеме на шестой игле впадая в некое состояние полной расслабленности. И тут же за спиной Вилоры раздался встревоженный голос майора:

– А что это с Николаем Ниловичем?

– А? – встрепенулась девушка, за разговором уже успевшая забыть о третьем лице, присутствовавшем в кабинете. – В смысле?

– Ну, вроде как, сознание потерял, – кивнул майор в сторону Бурденко.

– Нет, сознание он не потерял. Это просто полное расслабление мышц, – пояснила Вилора. – Всех. Мы с Николаем Ниловичем пока еще не особенно разобрались в тех процессах, которые инициируют иглы, но вот по поводу этого момента у нас уже есть рабочая гипотеза. Мы считаем, что расслабление приводит к тому, что мышечный каркас, являющийся одним из основных потребителей энергии в организме, отключается и практически перестает ее потреблять. Поэтому та часть энергии, которая до сего момента поддерживала его в тонусе, начинает использоваться как-то иначе. По нашему предположению – на восстановление организма. Причем это восстановление происходит довольно глубоко, как минимум на клеточном уровне, – она вздохнула, – вот только как это проверить – пока не придумали. Но клиническая картина очень интересная. Мы провели серию анализов, очень обширную серию – не только кровь, но и ткани, соскобы…

Майор очень внимательно выслушал ее горячий спич, а потом вежливо спросил:

– А долго Николай Нилович будет находиться в таком м-м-м… расслабленном состоянии?

– Так пока не вытащу иголки! – объяснила Вилора. – Только долго держать их тоже нельзя. Максимум часа три-четыре, а то будут проблемы.

– Какие?

– Истощение, – пояснила девушка. – Мы пока об этом мало знаем, но несколько экспериментов провели. И все, кто принимал в них участие, после получасовой серии демонстрировали завидный аппетит. А после часа – просто зверский. Ну а тех, кто лежал под иглами три с половиной часа, пришлось еще и внутривенно подкармливать. Так что с применением этой схемы на раненых надо быть очень осторожными. Они и так от ранений ослабли, а тут еще и такая нагрузка.

– Поня-ятно… – протянул майор и замолчал до конца сеанса.

На этот раз Вилора продержала главного хирурга РККА под иглами пятьдесят минут. Она начала осторожно увеличивать этот срок еще с начала недели. Уж больно плохо он выглядел перед тем, как она начала ставить ему иглы. И потому Вилора решила за то время, пока он соглашался на сеансы, попытаться добиться максимального успеха. Это пока ему самому интересно – он такой покладистый, а как на что другое отвлечется – и все… Поэтому Николай Нилович пришел в себя очень голодным. Так что чая с баранками, которыми он до этого всегда заглушал приступ голода после предыдущих сеансов, ему явно было недостаточно. Поэтому, едва поднявшись с кушетки, он быстро выпроводил из кабинета всех посторонних и побежал вниз, в столовую, ужинать.

Вилора, попрощавшись с Бурденко и майором, двинулась к себе, в небольшую комнатку, которую она занимала в одном из корпусов, отданных под жилье специалистам, прикомандированным к госпиталю. С началом войны численность персонала госпиталя сильно возросла, причем многие специалисты прибыли по эвакуации – вот и пришлось устраивать нечто вроде общежития. С начала войны в Москву понаехало много эвакуированных и беженцев, так что снять жилье было практически невозможно[72].

Ее комнатка располагалась в дальнем конце коридора, через дверь от общего туалета. В принципе, для сотрудников в ее звании полагалось всего лишь койко-место, но ей личным распоряжением Бурденко выделили комнату. Небольшую – двенадцать квадратных метров, половину которых занимали кровать, стол и сейф. Да-да, сейф – несмотря на то, что, согласно приказу по госпиталю, основная часть комплектов игл хранилась в ее кабинете, два комплекта должны были постоянно находиться с ней. Даже во время отдыха. А иглы-то были сделаны из золота либо, как новые, изготовленные уже в Москве, покрыты его толстым слоем. Вот и пришлось для хранения игл в комнате установить сейф. Ну, а вместо шкафа для одежды использовалась этажерка и деревянная вешалка, прибитая к стене. Да и было-то той одежды…