– Черный…

– Что – черный?

– Черный кусок хлеба с солью. Знаешь, Ирин, очень вкусно, особенно под Чехова. Я пробовал, правда вкусно.

– Издеваешься, что ли?

– Отнюдь. Ладно, Ирина, я тебя услышал… Я пойду, пожалуй.

– Погоди… Погоди, Саш. Прости, я ведь не это хотела… Я ведь…

Она вдруг то ли всхлипнула, то ли вздохнула прерывисто и неожиданно провыла тоненьким голоском:

– Погоди, Са-аш… Я ведь и правда не это хотела… Знаешь, мне так плохо без тебя… Ну, прости меня, дуру, а? Я все поняла, я… Я больше не буду… Клянусь тебе – ни одного грубого слова, никогда… Я ведь люблю тебя, Саш… Правда люблю…

Он остановился в дверях, оглянулся. Породистое Иринино лицо и впрямь дрожало слезами, в глазах плескалось по-настоящему искреннее отчаяние, цеплялось за его взгляд. И не просто цеплялось, а настоятельно требовало сочувствия. Он вдруг подумал про себя – даже в такой ситуации она не просит, а требует…

– Ну, чего ты на меня так смотришь? Да, люблю! Каждый любит по-своему… Кто-то в глаза заглядывает, а кто-то… Надо же уметь понять… Я все, все поняла, Саш, я все за это время переоценила! Поверь, мне было совсем нелегко это сделать… Как говорится, что имеем, не храним… Но теперь все будет по-другому, обещаю тебе! Будем считать, что ты меня проучил… Я все усвоила, Саш. Обещаю тебе, все будет по-другому! Прости…

Он повел головой, грустно посмотрел на нее исподлобья. Видимо, она оценила эту грусть по-своему, улыбнулась неловко, будто примеривая победную улыбку к губам, быстро смахнула слезы со щек.

– Ты можешь ничего не говорить сейчас… Не надо. Ты просто останься, не уходи. Просто поверь мне, и все… Ну, хочешь, я сама ей позвоню, этой… Лизе? Дай-ка мне телефон…

Ирина шагнула к нему, просящим жестом протянула ладонь, и он сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о порожек кухни. Еще и рука непроизвольно потянулась к карману, где лежал телефон, словно испугался, что она его силой выхватит… И тут же быстро и неловко пожал плечами, устыдившись своей пугливости – эка глубоко в нем трусливый заяц сидит… Заяц, с детства выдрессированный чужой волей.

– Я пойду, Ирина. Извини, меня там Лиза ждет.

– Я не поняла… Так ты вернешься или нет?

– Нет, Ирина, не вернусь. И давай больше не будем это обсуждать.

– И даже… Даже после того… Как я тут перед тобой… распиналась?!

В ее голосе уже явно слышались оскорбленные нотки – предвестники предстоящей бури. Он повернулся, быстро пошел к двери, повторяя самому себе насмешливо – беги, заяц, беги… А может, не заяц, может, колобок. Не важно, кто ты на самом деле есть в данной сложившейся ситуации, все равно – беги… Потом со своими стыдливыми ощущениями разберешься!

* * *

Ангелина Макаровна умерла ночью, во сне. Ни Женя, ни Ирина не сочли нужным проводить бессонную ночь у ее постели, удовольствовавшись заверениями участковой врачихи – ничего страшного, мол, просто сердце у старушки прихватило, обычное дело в ее возрасте, полежит пару деньков и встанет. Так ее мятежная душа и отлетела, никого напоследок не потревожив.

Ирина умело руководила печальными приготовлениями, как-то сразу забрав траурную церемонию в свои руки, давала указания хорошо поставленным голосом. На Сашу практически не смотрела и уж тем более на Лизу, робко жавшуюся к его плечу. Только однажды подошла, когда он отлучился за какой-то надобностью, шепнула сердито на ухо:

– Вам следует уйти… Неужели вы сами этого не понимаете? Это неприлично, в конце концов…

– Я не уйду, – тихо ответила она, крепко сплетая пальцы. – Извините…

Ответить ответила, а в глаза посмотреть испугалась. Может, она и права была – следовало уйти…

Не могла она уйти. Не могла оставить Сашу одного, хоть это и впрямь неприлично выглядело. Знала, как важны ему сейчас ее ладони, вцепившиеся в локоть. Хоть он и не говорил ничего такого… Не до этого ему было. Но она все равно – знала.

– Уйдите, я вас прошу! Что мне, силой вас выводить прикажете?

Хорошо, Саша к этому моменту вернулся, посмотрел на их лица, проговорил тихо:

– Ирина, прекрати. Хоть сейчас не надо… так явно администрировать. Это похороны моей матери, а не педсовет.

Ирина вспыхнула возмущением, но тут же его и проглотила. Лишь взглянула на него насмешливо-жалеючи, как на сироту-несмышленыша. И отступила, отвечая на очередной мобильный звонок.

После траурной церемонии вернулись в квартиру, сели за поминальный стол, накрытый двумя приятельницами-консьержками, Анной Семеновной и Анастасией Васильевной, трогательно принявшими участие в хлопотах. Ирина произнесла короткую поминальную речь, выпили водки, молча принялись за куриный суп-лапшу. Ангелина Макаровна строго смотрела на них с траурного портрета – все почему-то дружно отводили от него глаза…

– Александр! Налей всем водки, скажи что-нибудь. Все-таки твою мать поминаем! – скомандовала Ирина через минуту.

Саша положил ложку рядом с тарелкой, распрямил спину, сглотнул нервно. Она чувствовала, как он напряжен. Как едва выносит этот командный голос… Подумалось вдруг с ужасом – как он жил-то все эти годы под таким… колпаком?

– Ну? Что же ты? Тебе совсем нечего сказать? Даже элементарных приличий соблюсти не в состоянии?

– Ирина, прошу тебя… Прошу тебя, заткнись, пожалуйста. Хоть на минуту – заткнись.

Даже Лиза от него этого не ожидала… Уж не говоря об Ирине. Женя поперхнулась лапшой, глядела на отца удивленно. И все поминающие тоже застыли, не донеся ложки до рта.

– Что… Что ты сказал? Ты… Да как ты…

Иринино лицо вмиг сделалось красным и влажным, капельки влаги выступили над верхней губой, и она нервно убрала их большим и указательным пальцем.

– Это у тебя?.. У тебя хватает совести хамить мне? Да ты… Что ты без меня вообще можешь? Ты даже мать не можешь толком похоронить! Все я, я за тебя сделала, как всегда, впрочем! И на свои деньги, смею тебе заметить! Много ты сам-то заработал? Даже копейки на похороны не дал… И вот, вместо благодарности…

– Прекратите… – хрипло прошелестела Лиза со своего места, схватив Сашу под столом за руку и крепко сжав ее.

– Прекрати, мама!

Хорошо, что ее слабый голос утонул в более громком, Женином. По крайней мере, те же пресловутые приличия удалось соблюсти. А Женю уже несло…

– Это же все неправда про деньги, мам! Зачем ты… так? Ты же сама их утром в шкафу нашла, они же бабушкины! Да и в остальном… Это ведь папина мать умерла… Уж справился бы как-нибудь… Зачем ты так, мам? Еще и при всех…

– А, да ну вас… – нервно смяла Ирина льняную салфетку, которой промокала взмокшее от влаги лицо. – Делайте, как знаете… Хочешь, как лучше, выкладываешься, стараешься… А получается… Да ну вас!

Встав из-за стола, она быстро прошла через гостиную, прижимая салфетку к виску. Лицо дрожало от обиды, по-прежнему было красным и влажным. Женя проводила ее взглядом, всхлипнула, уронила лицо в ладони.