– Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! – Я перенес на него уничтожающий взгляд. – А вы, милостивый государь! (Я добавил несколько крупинок немецкого акцента.) Пользуясь беззащитностью молодой, хрупкой женщины, вы…

Я повысил громкость на два деления воображаемой шкалы – и люди по соседству начали уже с живым интересом оглядываться.

– В столь торжественный, я бы сказал – эпохальный день, день колоссального события в истории вашей страны… вы, mein Herr, позволяете себе…

Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его голосовыми данными.

– Простите, милостивый государь, но я не позволил себе по отношению к вашей дочери ничего такого, что могло бы вызвать…

– Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!

Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются интеллигенты в весьма элементарных ситуациях.

– Тысяча извинений, но я и в самом деле…

Впрочем, понять его можно было. Примитивный скандал, в котором как-то замешана женщина, во время действительно исторического события, для одного из главных участников действа может оказаться роковым.

– Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?..

– Ради Бога – только не так громко… Не произошло же ничего такого… Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню…

На моем лице была прямо-таки выбита вавилонской клинописью крайняя неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю борьбу, что должна была сейчас кипеть во мне; Наталья с выражением совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд широко распахнутых очей с одного психа на другого и разве что не разводила руками от изумления. Потом она очень точно сыграла желание позвать на помощь кого-нибудь из окружающих, и тут я позволил себе поддаться на уговоры:

– Ну хорошо… хотя не знаю, что вы можете мне сказать.

– Вот там, в глубине, пустой столик…

Бедняга – он готов был потратиться на угощение, хотя – я знал наверняка – у него, как у любого интеллигента, с деньгами было негусто. Я, как бы все еще колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы перерыв не кончался как можно дольше.

Мы подошли и уселись; вообще тут за столиками не обслуживали, но его, видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал:

– Бутылку шампанского… и? – Он взглянул вопросительно. Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею в виду журналистику, как вы поняли.

– Ну, пару персиков, может быть…

В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу черную икру – но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское. Наталья заявила голоском балованной девицы:

– Мороженое: с шоколадом и клубничным вареньем…

Не очень изысканно; однако я простил ей эту неточность: она ведь импровизировала, или, во всяком случае, играла с листа.

Бретонский кивнул и одним взглядом придал шестерке необходимое ускорение. Вряд ли у него был большой опыт в таких делах, но в каждом интеллигенте дремлет артист, и если его растормошить, может получиться не так уж плохо. Возникшую паузу Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но тут уж настал мой черед поиграть глазами – и он со звоном захлопнул пасть. Я кожей и печенкой чувствовал, как истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая, как и все прекрасное в сей юдоли слез.

– Итак, за знакомство, – провозгласил он, воздев бокал. – Моя фамилия Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь, как представитель партии азороссов – и, вероятно, содокладчик по основному вопросу повестки дня.

На женщину это имя не произвело никакого впечатления, но она послушно протянула свой бокал – чистый, нежный звон райских колоколов возник над столиком, как громадный бриллиант, на миг вынырнувший из высшего измерения, чтобы заставить нас вздохнуть о несбыточном – и тут же исчезнуть без следа. Потом оба бокала, покачиваясь в воздухе, застыли, ожидая моего движения.

Я был уже готов. Мне предстояло сейчас без запинок, никак не сфальшивив, сыграть достаточно сложную гамму мыслей и чувств. Я так и сделал. Недоверие, словно бы сомнение в исправности своих органов слуха – удивление крещендо – полное изумление – почтение, стремящееся к бесконечности – смущение – глубокое смущение – сожаление – раскаяние… Я даже позволил себе покраснеть.

– Простите… вы сказали?..

Ого, это уже совсем другой голос:

– Бре-тон-ский!

Во мне какой-то пакостник грубо, по-извозчичьи смеялся: гы! Гы! Гы! Но колебания воздуха донесли до адресата совершенно другое:

– Доктор юридических и исторических наук, профессор Бретонский? Тот самый? Знаменитый? Неужели…

Иногда не знаешь, на что клюнет рыба. Наживка же для человека всегда срабатывает без осечки.

– Н-нууу… – Он тянул эти два звука бесконечно долго, словно фокусник, извлекающий изо рта цветную ленту. У него были объемистые легкие, и воздуха в них хватило не менее чем на километр. – Я не уверен, что такое определение мною целиком заслужено…

Да был он уверен, был! Не найти другого человека во вселенной, столь же убежденного в его знаменитости.

– …но действительно пользуюсь некоторой известностью – во всяком случае, среди людей, занятых проблемами как прошлого, так и будущего; это так. А смею ли поинтересоваться, с кем имею честь?

Давай-давай, удовлетворяй свое любопытство. Хотя оно и является грехом. Однако же сказано в суре «Весть»: «О чем они расспрашивают друг друга?» И ниже, в айяте четвертом: «Но нет, они узнают».

Я потупился, как бы стыдясь того, что мое ничтожное имя прозвучит сейчас по соседству с его – звонким, увенчанным славою.

– Уверен, что вы никогда обо мне не слышали… я Вебер, точнее – фон Вебер (специально для того, чтобы он внутренне усмехнулся моему скудному честолюбию), московский корреспондент германского журнала…

Он снизошел до сочувственной улыбки:

– Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно… если дадите мне такую возможность…

Врет, конечно; единственное, что он прочитал бы в моем журнале, – это хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая статья может и на самом деле появиться – если он окажется ко мне достаточно благосклонным.

– О, разумеется, с удовольствием доставлю вам… Ах да, простите. Это Fraеulein Natascha, моя секретарша…

Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности орудиями главного калибра – и без единого промаха: взгляд – накрытие, взгляд – накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву.