июлю Нагасаки загреб себе все, а Морино довольствуется тем, что вымогает деньги у владельцев борделей, якобы предоставляя им защиту. Нагасаки вполне удовлетворен тем, что влияние Морино сходит на нет, поскольку не желает марать руки физическим уничтожением поверженного противника.

– Почему же ни о чем таком не пишут в газетах?

– Вы, законопослушные японские граждане, – бесплатные статисты на съемочной площадке. А наши политиканы – актеры. Но истинных режиссеров, таких как Нагасаки и Цуру, никому не видно. Спектаклем руководят из-за кулис, а не с авансцены.

– Знаешь, а все-таки объясни, из-за чего ты здесь?

– Я люблю девушку, в которую влюблен Марино.

– Мириам.

Маска соскальзывает с Даймона, и я впервые вижу его настоящее лицо. Дверь со стуком распахивается, входит Ящерица.

– Ну что, девчонки, соскучились? – Он щелчком открывает нож, крутит в пальцах, подбрасывает, ловит и указывает на Даймона. – Ты первый.

Даймон спрыгивает с умывальной стойки, продолжая смотреть на меня недоуменным взглядом. Ящерица причмокивает:

– Даймон, ты готов распрощаться с очаровательным личиком?

– Ты прикупил это тряпье на благотворительной распродаже, – с милой улыбкой говорит Даймон, – или тебе действительно кажется, что ты круто выглядишь?

Ящерица возвращает ему улыбку:

– Шутник.

Когда Даймон проходит мимо, Ящерица с силой бьет его по горлу, хватает за затылок и впечатывает лицом в металлическую дверь.

– Я тащусь от немотивированного насилия, – говорит Ящерица. – А теперь пошути еще.

Даймон с расквашенным носом, пошатываясь, выходит в коридор. Дверь снова запирают на замок.

Или я схожу с ума, или стены туалета изгибаются вовнутрь. Время тоже изгибается. Мои часы разбиты, я понятия не имею, как долго здесь нахожусь. По полу шастает таракан. Набираю в горсть воду, пью. Потом начинаю игру, которая помогает мне успокоиться: ищу Андзю в своем отражении. Я часто ловлю ее черты в верхней части своего лица. Пробую поиграть по-другому: сосредотачиваюсь на лице матери; вычленяю ее черты из своих; то, что остается, – наверняка отцовское. Может, мой отец – Рютаро Морино или Дзюн Нагасаки? Даймон дал понять, что нас привезли сюда по приказу Морино. А еще он дал понять, что Морино лишился власти. И больше не может позволить себе содержать парк «кадиллаков». Я сосу шипучий леденец. Болит горло. Госпожа Сасаки решит, что Аояма был прав: я – ненадежный недоучка, на меня нельзя положиться. Снова появляется таракан. Рассасываю последний леденец. Из зеркала на меня смотрит Ящерица. Я вздрагиваю.

– А вот и минута, которой ты так долго ждал, Миякэ. Отец хочет тебя видеть.

«Валгалла» – курортный отель невероятных размеров. Когда его достроят, он будет самым шикарным в Токио. Сахарные люстры, молочные ковры, сливочные стены, серебряные светильники. Кондиционеры еще не установлены, поэтому коридоры отданы на милость солнцу, и под всем этим стеклом я уже через полминуты начинаю обливаться потом. Густой запах коврового покрытия и свежей краски. Над дальним углом ограждения, идущего по периметру строительства, виден громадный купол «Ксанаду», внизу – внутренние дворики и даже искусственная река и искусственные пещеры. Окна полностью лишают внешний мир цвета. Все окрашено в тона военной кинохроники. Воздух сухой, как в пустыне. Ящерица стучит в дверь с номером 333:

– Отец, я привел Миякэ.

Я осознаю весь ужас своей ошибки. «Отец» – значит не «мой отец»; «отец» – значит «крестный отец якудза». Я бы рассмеялся, но события принимают опасный оборот. В следующую секунду раздается сиплое:

– Входи!

Дверь отпирают изнутри. В идеально чистом конференц-зале по обе стороны длинного стола сидят восемь человек, а во главе – какой-то тип лет под шестьдесят.

– Дайте младенцу стул.

Голос сух и шершав, как наждачная бумага. Впалые глазницы, толстые губы, покрытая пятнами шелушащаяся кожа – так обычно гримируют молодых актеров, исполняющих роли стариков, – и бородавка под глазом, будто заплутавший сосок-переросток. Мои запоздалые опасения оправдались: если этот тролль – мой отец, то я – крольчиха Миффи. Сажусь на место обвиняемого. Опасные незнакомцы собираются меня судить, а я даже не представляю, в чем меня обвиняют.

– Итак, – говорит человек во главе стола, – вот он, Эйдзи Миякэ.

– Да. А кто вы?

Смерть предоставляет мне выбор. Выстрел в упор, который вышибет мне мозги, или падение с тридцатиметровой высоты. Франкенштейн с помощником режиссера этого черного фарса наверняка сейчас делают ставки на то, какой именно способ я предпочту. Если нет надежды, нет и страха. Монгол шагает по недостроенному мосту. Мой правый глаз так распух, что ночь расплывается. Да, естественно, мне страшно и досадно, что моя бестолковая жизнь так быстро подходит к концу. Но хуже всего то, что я не могу сбросить гнет этого кошмарного сна. Я, как баран на бойне, жду, когда мне размозжат череп. Незачем лепетать. Незачем умолять. Незачем бежать, ведь единственный выход – падение во мрак. Даже если голова и уцелеет, то тело – нет. Монгол сплевывает и кладет в рот свежую пластинку жвачки. Вынимает пистолет. После того, что случилось с Андзю, мне по нескольку раз в неделю снилось, что я тону, – до тех пор пока я не обзавелся гитарой. В снах страх отступал лишь тогда, когда я прекращал сопротивляться, и сейчас я делаю то же самое. Мне осталось меньше сорока секунд. В последний раз разворачиваю отцовскую фотографию. Сгиб не коснулся его лица. Да, мы действительно похожи. Воображение меня не подвело. Он грузнее, чем я думал, ну да ладно. Касаюсь его щеки в надежде, что, где бы он ни был, он это почувствует. Далеко внизу, на отвоеванной у моря земле, слышны восклицания Ящерицы:

– А, этот еще дергается!

Бах!

Добивать раненых ему интересней, чем смотреть, как умру я.

– И у тебя тоже конвульсии?

Бах!

– Пушки! Вот самая клевая видеоигра.

Бах!

Один из «кадиллаков» оживает, визжат шины. На фотографии отец сидит за рулем, улыбается тому, что говорит ему Акико Като, которая садится в машину. Далекий черно-белый день. Ближе нам быть не дано. Звезды.

– Кто я? – Глава якудза повторяет мой вопрос. Его губы едва шевелятся, а голос звучит совершенно безжизненно. – Мой бухгалтер называет меня «господин Морино». Мои люди называют меня «Отец». Мои клиенты называют меня «Бог». Моя жена называет меня «Деньги». Мои любовницы называют меня «Потрясающий». – Всплеск угодливых смешков. – Мои враги называют меня именами своих кошмаров. А ты называй меня «господин». – Он берет сигару из пепельницы, раскуривает ее снова. – Садись. Мы и так выбились из графика.

Делаю, что приказано, и обвожу взглядом присяжных. Франкенштейн жует бигмак. Видавший виды тип в