коммерческих веяний. У Джона Лобба не просто делали обувь. Вашу стопу действительно помещали в гипс и затем хранили у себя слепок сколь угодно долго, так что вы в любой момент могли заказать здесь новую, поистине идеальную пару обуви.

Гипсовый слепок стопы, думал он, глядя в окно – ведь именно так делается и посмертная маска знаменитого поэта, и необходимая ученому часть кости динозавра.

Какой-то высокий британец в белом костюме вышел из магазина и закурил. Хорошо воспитанный, хорошо образованный, хорошо одетый, он и сам казался продуктом некоего великого соревновательного отбора.

Британец, мгновенно сделав про себя соответствующие выводы, кивнул ему как равному и с улыбкой сказал:

– Чудесный день сегодня.

– Да, – согласился он и немного помедлил, инстинктивно предполагая, что в таком случае британцу просто придется предложить ему сигарету.

В парке Сент-Джеймс он сел на старую крашеную скамью и с наслаждением покурил. Английский табак заметно отличался от американских брендов, и этот факт вызывал у него как разочарование, так и удовлетворение.

Этот парк, буквально залитый солнцем и совершенно очаровательный, показался ему на удивление малолюдным. Должно быть, решил он, он просто попал сюда в удачное время – между началом работы и перерывом на ланч – и в этом отношении мне повезло. И от этой мысли он вдруг почувствовал себя счастливым…

На другом конце лужайки молодая мать ходила вдоль рабатки с тюльпанами и пыталась выманить оттуда шестилетнего сынишку. На соседней скамье дремал какой-то старик с пакетом орехов, вот-вот готовых просыпаться на землю, а весь беличий совет уже предусмотрительно расселся у его ног. Над вишневым деревом, рассыпавшим последние белые лепестки, проплыло облачко в форме итальянского автомобиля.

Когда он докурил подаренную сигарету, ему показалось неправильным бросать окурок на землю. Он завернул окурок в носовой платок и сунул в карман. Затем вытащил из своей сумки книгу и начал читать с самого начала:

«Когда я писал эти страницы – вернее, большую их часть, – я жил один в лесу, на расстоянии мили от ближайшего жилья, в доме, который сам построил на берегу Уолденского пруда…»[110]

Лето

Глава двенадцатая

Ежегодный расход двадцать фунтов шесть пенсов[111]

Натаниэл Периш был старшим литературным редактором в издательстве «Пембрук Пресс», где считался чем-то вроде местной достопримечательности. Он обладал безупречным слухом и вкусом во всем, что касалось повествовательной речи девятнадцатого века, и религиозной убежденностью в том, что роман должен просвещать, а потому давно уже стал одним из самых первых защитников русской литературы. Им были сделаны авторизованные переводы романов Толстого и Достоевского. Кое-кто утверждал даже, что он и в Ясной Поляне, имении Льва Толстого, побывал, причем лишь с той целью, чтобы обсудить некое двусмысленное высказывание в заключительном абзаце «Анны Карениной». Периш переписывался с Чеховым, был наставником Эдит Уортон, дружил с Сантаяной и Джеймсом[112]. Но после войны, когда главенствующее положение заняли такие издатели, как Мартин Дерк, под звуки фанфар провозгласившие своевременную смерть романа, Периш предпочел погрузиться в безмолвие и рефлексию. Он перестал продвигать новые проекты и со спокойной сдержанностью наблюдал, как его авторы один за другим покидают круг живых, сам будучи абсолютно уверенным, что и он вскоре последует за ними в Элизиум, где по-прежнему пребывают в сохранности и крепкий сюжет, и наполненность содержания, и правильное применение такого знака, как точка с запятой.

Я несколько раз видела Периша, когда договаривалась с Иви встретиться после работы. У него были тонкие брови и ореховые глаза; летом он носил костюмы из индийской льняной полосатой ткани, а зимой – старый серый плащ-дождевик. Подобно другим стареющим, стеснительным гуманитарным натурам, Периш в итоге пришел к выводу, что молодые дамы способны причинять одно лишь беспокойство, и, выйдя из своего кабинета и направляясь на ланч, чуть ли не стремглав мчался к лифту. Ив и другие девушки постоянно мучили его, преграждая ему путь своими телами в облегающих свитерах и бесконечными литературными вопросами. Пытаясь как-то защититься, он отмахивался от них обеими руками и выдумывал самые невероятные извинения (Я опаздываю на встречу со Стейнбеком!). Затем он неизменно направлялся в стариковский ресторан «Позолоченную лилию» и в полном одиночестве съедал свой ланч.

Именно там я его и нашла в тот день, когда уволилась с работы. Он как раз только что уселся за столик в своем любимом уголке. Внимательно просмотрев меню, в чем не было абсолютно никакой необходимости, он как всегда заказал суп и половину сэндвича. Затем, уже готовясь все свое внимание обратить на книгу, лежавшую рядом с тарелкой, он сделал то же, что и любой другой человек на его месте – оглядел ресторан с легкой улыбкой, довольный тем, что еда заказана, впереди целый час свободного времени и все в этом мире пока хорошо. И как раз в эту минуту к нему приблизилась я, держа в руках «Вишневый сад» Чехова.

– Извините, вы Мартин Дерк? – робко спросила я.

– Разумеется, нет!

Старый редактор ответил мне так резко и с таким возмущением, что даже и сам слегка смутился. И в порядке извинения прибавил:

– Видите ли, Мартин Дерк в два раза меня моложе!

– Ой, простите, пожалуйста. Я договорилась с ним встретиться, но не знаю, как он выглядит.

– Ну, он на несколько дюймов выше меня, и все волосы на голове у него пока сохранились. Боюсь, правда, сейчас он пребывает в Париже.

– В Париже? – в отчаянии переспросила я.

– Да, если верить светским колонкам в газетах.

– Но я же должна была интервью у него взять…

Я споткнулась – якобы от волнения – и уронила свою книжку. Мистер Периш тут же наклонился, не вставая со стула, поднял ее и подал мне, но теперь уже посмотрел на меня более внимательно.

– Вы читаете по-русски? – спросил он.

– Да.

– И как вам эта пьеса?

– В общем, она мне понравилась.

– И она не показалась вам устаревшей? Особенно все эти рассуждения насчет конца сельской аристократии? Я бы предположил, что это весьма старомодно – симпатизировать мольбам Раневской.

– О нет, по-моему, вы ошибаетесь. У каждого ведь есть свой заветный узелок с прошлым, содержимое которого либо постепенно приходит в негодность, либо понемножку распродается. Просто для большинства это отнюдь не старый вишневый сад, а наше прежнее отношение к чему-то или к кому-то.

Мистер Периш улыбнулся, вернул мне книгу и сказал:

– Юная леди, мистер Дерк, несомненно, оказал вам услугу, не сумев вовремя явиться на