– Кто их знает…

– Может, тебе лучше огородом уйти? – предположила жена. – А то увезут, и ищи тебя потом… Не ты первый…

Машина у ворот просигналила трижды. «Краповые», наверное, позвонили бы в калитку. А ещё вернее, стали бы колотить в неё прикладами, кулаками и каблуками. И даже не в калитку, а почему-то в ворота, как они обычно делают.

– Кто же это? – пожал плечами Бекмурза.

Собаки стали лаять активнее. Им стали вторить собаки в других дворах. Голоса у всех разные, но чаще басовитые, самые популярные здесь собаки – кавказские овчарки и кавказские волкодавы.

– Я выйду… – сказала Аминат. – Ты на кухню иди… Если что, сразу в огород и через забор… Свет включить не вздумай…

– Не дурак…

Из кухонного окна тоже видно калитку, хотя и под острым углом, но подстраховаться можно. А дверь, ведущая в огород, открывается без шума и скрипа. Там с крыльца спрыгнул, бегом два десятка шагов и через невысокий забор в кусты… Ищи ветра в поле…

Бекмурза тёплую суконную куртку надел. В карман нож сунул – какое-никакое, а оружие и сгодиться может. Аминат набросила на плечи халат, не забыла платок на голову повязать, чтобы без платка перед чужими мужчинами себя не показывать, и вышла. Ступени крыльца тяжело скрипели в ночи под её весомыми шагами.

Разговаривала она недолго. Быстро раскрыла калитку, и во двор вошли двое мужчин. Негустая тень от безлистного по времени года дерева падала на ворота и калитку, и Бекмурза не сразу понял, кто пожаловал. И только через минуту узнал брата, которого ждал только завтра с рейсовым автобусом.

И побежал открывать ворота, чтобы запустить машину. По пути цыкнул на собак, чтобы заткнулись. Те – твари не злобные от природы, замолчали почти с удовольствием.

– Мы тебя только завтра ждали… – сказал брату вместо приветствия.

Брат радостно улыбался:

– Я в Грозном товарища встретил. Нам по пути оказалось… Не надо, ворота не открывай… Он чаю попьёт и дальше поедет…

Братья поднялись на крыльцо, Сосланбек обернулся и увидел, что за забором, с крыльца соседнего дома на них смотрит человек.

– Здравствуйте, дедушка Саламбек… – помахал он рукой.

– Глаза подводить стали, – громко сказал сосед. – Не вижу, кто это?

– Я – Сосланбек… Не узнали?

– А… Мальчишка… С приездом…

Старик помахал рукой, повернулся и ушёл в свой дом. И сразу погасла лампочка над крыльцом. Пожилым людям приходится экономить даже на электричестве. Если во дворе ночью свет не горит, можно сразу определить, что в доме живут старики…

* * *

– Так вот ты какой, Берсанака Гайрбеков… – старый Саламбек был уже в приличных годах, доступных, в большинстве случаев, жителям гор, но голос до сих пор имел твёрдый и внятный. И даже насмешка в этом голосе читалась отчётливо. – А с тобой кто?

– Так… Англичанин один… Бездельник… Я его из петли вытащил – повеситься хотел, и вот второй год уже за мной хвостом шатается. Что прикажу, то и делает…

– А что он хромает?

– Собака покусала… Сильно покусала… Кусок мяса вырвала…

Док Доусон только прислушивался к словам чужого языка, ничего не понимая.

– У меня в доме даже рану перевязать нечем, – признался старик. – Ладно, проходите, коли пришли. На кухню… У меня нет дров, чтобы весь дом отапливать, я только в кухне топлю, там и сам живу… Я согрею чайник…

* * *

Долго спички не желали зажигаться. Две подряд сломались. Берсанака понял, что старик волнуется и у него пальцы не слушаются. Но, наверное, не от его прихода, а от вести о гибели внука. Какими бы ни были отношения между дедом и внуком, но родной человек всегда остаётся родным человеком, а Гойтемир не был тем, кого следовало стыдиться. Стыдятся труса и предателя. А он не был ни тем, ни другим.

Берсанака оказался прав. Наконец газовая плита загорелась. Пока разогревался чайник, старик сел за стол напротив Берсанаки с Доком, хотел, видимо, помолчать, соблюдая приличия и не показывая, как и полагается мужчине, своих мыслей, но терпения хватило ненадолго.

– Что случилось с Гойтемиром? Ты видел, как он погиб?

– Я сам застрелил его… – сказал Берсанака.

Старик чуть-чуть привстал, но силы его покинули, и он не сел, а упал на стул, откинувшись на спинку. И даже рот раскрыл шире, потому что дышалось ему, видимо, тяжело. Он не понимал ситуацию и, возможно, думал, что Гайрбеков пришёл убить вслед за внуком и деда.

– Он сам попросил меня об этом, – поспешил добавить Берсанака. – Снайпер федералов стрелял из крупнокалиберной винтовки. Гойтемиру почти полностью оторвало ногу, и он идти не мог. Нас со всех сторон обложили, уходить требовалось срочно, и выносить его под обстрелом снайпера тоже было невозможно. Тогда Гойтемир сказал, что живым в руки федералов попасть не хочет, его бы в этом случае надолго посадили, а на «зоне» очень плохо без ноги… Он сам попросил застрелить его. Я на его месте, случись такое, тоже обратился бы к Гойтемиру с такой же просьбой. Я просьбу выполнил, как ни тяжело мне было это сделать. На прощание он послал нас к тебе, уважаемый Саламбек. Гойтемир просил тебя простить его. Он принёс тебе много горя и раскаивается в этом. Он любил тебя, дедушка. Но все мы любим по-разному, только одинаково приносим горе тем, кого любим и кто любит нас… Так жизнь устроена… Прости и меня, если сможешь, за мой поступок и за горестную весть, но я сделал как лучше. За колючей проволокой Гойтемир жить не смог бы…

Всё это было сказано ровным тоном, почти без эмоций. Старый Саламбек, опустивший было свои прямые плечи, снова расправил их – сумел взять себя в руки.

– Мой внук умер достойно…

– Да. Он был достойным человеком. Не все понимали его, не все разделяли его взгляды, но смерть всех уравнивает. Теперь он ни хороший, ни плохой. Он погиб как герой, с оружием в руках, и таким внуком можно гордиться, как он всегда гордился тобой, уважаемый Саламбек. Ты учил его держать в руках оружие, и он не выронил его из рук до последней минуты…

В темноте, при тусклом голубом свете, идущем от газовой плиты, видно было, как из одного глаза старика катится тоже отдающая светом горящего газа слеза, хотя лицо было спокойным и почти величественным. С лицом старик справиться мог, но со слезой совладать оказалось труднее. Старческие глаза даже без причины часто слезятся.

– Смерть всех уравнивает. Скоро Аллах сведёт меня с внуком. Я простил его… Пусть он, в свою очередь, простит меня… Но дела небесные решаются на небесах, а нам заниматься земными делами… А чего ты хочешь? Ты пришёл только для того, чтобы передать мне слова прощения, или тебе ещё что-то нужно и для себя?

Берсанака выдержал паузу, подчёркивающую важность того, что будет сказано дальше.

– Я пришёл к тебе, уважаемый Саламбек, как мужчина гор приходит к мужчине гор, смиряя свою гордость. Я гоним, гоним нещадно и безжалостно, меня ищут, мой сопровождающий еле ходит. Нам некуда спрятаться… Я прошу у тебя крова и защиты. Я знаю, что здесь меня считают преступником. Однако любому преступнику последний приговор говорит только Всевышний. Но я отдаю себя в твои руки. Как совесть тебе позволит, так и поступай. Сможешь спрятать нас, спрячь. Захочешь выдать – выдай… Я в твоих руках…