Защита дьявола

• «Языки» пчел и муравьев — тупиковые ветви эволюции; десятки миллионов лет спустя они не развились ни во что более существенное, тогда как язык, появившийся едва ли пару миллионов лет назад, уже сейчас представляет собой систему невероятной сложности и, похоже, бесконечной эффективности.

Нет, ну а что же вы хотите, если у одних мозги меньше булавочной головки, тогда как у других — размером с кокос? Кроме того, любая система коммуникации будет удовлетворять только нужды ее обладателя, и не более. Муравьям не нужно сплетничать — у них даже нет личной жизни, чтобы перемывать ее. Им не нужен язык для демонстрации своей привлекательности потенциальным партнерам — большинство из них вообще не размножается. Им не нужны макиавеллистские стратегии для повышения своего статуса и власти — их статус и полномочия окончательно определены при их рождении. Так зачем же им дальше развивать «язык»?

• Муравьиный или пчелиный «язык» и язык человека — это как зеленое и квадратное: первые жестко запрограммированы, а второй является культурным приобретением. Закрытая, запрограммированная система не может развиться в открытую, опосредованную культурно.

А никто и не говорит, что они могут. Другое дело — наоборот. Первые человеческие попытки сказать что-то могли быть только спонтанными, не имеющими в основе никакой определенной структуры. Сегодня языковые акты совершаются автоматически, и говорящие совершенно не осознают, при помощи чего они это делают, — как и муравьи, которые не осознают, какие химические смеси и устойчивые паттерны поведения они используют при рекрутировании товарищей. Точно так же и первые попытки муравьев собрать группу помощников и отправиться за пищей могли быть спонтанным, и только позднее стать отточенными, доведенными до совершенства и встроенными в нервную систему благодаря процессу, известному как эффект Болдуина. Инстинкт всего лишь закрепляет поведение, независимо от того, говорим мы о муравьях или людях. Изменения в поведении запускают изменения в генах по крайней мере так же часто (возможно, и чаще), как и генетические изменения запускают поведенческие.

• «Языки» муравьев и пчел строго ограничены одной областью значений — поиском пищи. Если язык человека начинался с той же области, что и муравьиный, то почему он не остался узко ограниченным механизмом, предназначенным исключительно для увеличения возможностей по добыванию пищи, а приобрел более широкие функции?

Когда я впервые столкнулся с этим возражением, моей первой реакцией было указать на различия в размерах мозга и заявить, что первые слова были изобретены спонтанно; если у вас имеется достаточно большой и гибкий мозг, чтобы назвать хотя бы одну вещь, вы можете назвать их все. Затем я пересмотрел этот аргумент. Я рассуждал так: может, отчасти вы и правы. Может, на протяжении десятков или сотен тысяч лет после возникновения первых подобных словам сигналов измененная СКЖ, так же как и СКЖ муравьев, увязала в болоте функции — надо признать, жизненно важной, для которой и была изначально предназначена.

Если дело обстояло именно так, это прояснило бы другие два вопроса, с которыми неизбежно сталкиваются исследователи языка. Первый заключается в том, что если язык начал формироваться два миллиона лет назад, все ли это время потребовалось ему, чтобы развиться до нынешней его сложности? Теперь можно считать, что ответ найден, поскольку в течение бесконечно длинного периода времени он не был и, возможно, не мог быть использован ни для чего, кроме добывания пищи. Как протоязык мог избежать этой пищевой ловушки и выйти в свет, мы обсудим в одиннадцатой главе.

Другой вопрос — почему, в то время как некий простой протоязык начал развиваться, культура, похоже, стояла на месте практически до того момента, когда появился наш собственный вид, Homo sapiens sapiens — человек разумнейший из разумных?

На мой взгляд, из этих двух вопросов второй наиболее важен, но он или игнорируется или освещается весьма недобросовестно в большинстве исследований эволюции человека. Это совершенно умопомрачительная вещь, если подумать. Вскоре после фазы поедания туш огромных животных, до которой мы добрались в конце предыдущей главы, наши предки начали производить то, что было названо ашель-ским ручным рубилом — каплевидное или грушевидное каменное орудие, невероятно симметричное по форме. Большинство палеоантропологов считает, что ашельские рубила использовались в качестве ножей для разрезания и/или рубки мяса, но некоторые думают, что это были метательные орудия, а другие — что это просто части, оставшиеся после откалывания от них плоских отщепов, и еще кое-кто считает, что такие камешки служили средством завоевания сердец прекрасных дам. Независимо от того, выполняли ли они хоть какую-то из этих функций, эти швейцарские ножи раннего палеолита производились практически без изменений по крайней мере на протяжении миллиона лет.

Читая лекции об эволюции, я часто говорю своим слушателям что-то вроде этого: «Новая модель Форда, выпущенная в этом году, настолько хороша, что, пожалуй, будет использоваться еще миллион лет». Это помогает им почувствовать необъятность пропасти между нашими предками и нами. Невозможно себе представить, чтобы наш вид стал производить одну и ту же модель машины даже в течение десяти лет, не говоря уже о периодах на пять порядков больших, независимо от того, насколько она хороша. Наша жажда инноваций — даже несмотря на то, что иногда новые вещи оказываются хуже предыдущих, — делает такое предположение смешным. Были они нашими предками или нет, создатели ручного рубила определенно должны были быть существами совершенно иного рода, чем мы.

Разумеется, единственное различие — в умственных способностях. По физическим характеристикам, эмоциям и потребностям, я уверен, мы от них недалеко оторвались. Нельзя найти такой момент, в который вы взяли бы родителя и его ребенка и смогли сказать: «Этот малыш — настоящий человек, а вот его родитель — нет». Тем не менее где-то на этом долгом пути наше мышление изменилось, и изменилось достаточно быстро, насколько это позволял темп эволюции.

Но если язык, настоящий язык, каким мы его знаем, и был тем, что изменило мышление человека, как я буду утверждать в десятой главе, этому есть весьма простое и явное объяснение. Протоязык на самом деле в течение долгого времени оставался на уровне пчел и муравьев, или лишь немного повыше. Что изменило его, и как это произошло, мы подробнее рассмотрим в главах 11 и 12.

• Как можно сравнивать системы коммуникации, использующие химические сигналы или фигуры, рисуемые в пространстве, с системой, использующей исключительно звуки и жесты?

Да очень просто. При помощи чего работает эта система, совершенно не существенно. В первой главе мы видели, что разные СКЖ используют невероятное множество разнообразных средств — звуки, запахи, жесты, свечение, но что все эти системы передают одно и то же. Более важно не средство, но само сообщение. Язык передает одинаковое сообщение независимо от средств. Можно использовать флаги (вы никогда не видели семафорную версию «Грозового перевала» в исполнении Монти Пайтона?) или точки и тире, как в азбуке Морзе: они подчиняются тем же правилам, что и речевая версия. Если системы пчел или муравьев способны передавать сообщения, выходящие за пределы обычных сигналов СКЖ и имеющие как минимум одно свойство, характерное, помимо них, только для человеческого языка, то все различия в средствах передачи этих сообщений совершенно не имеют значения.