Донья Хосефа усмехнулась.

– Он глупец. Даже у нас в Гуэретаро известно, что эта особа, предмет его воздыханий, – корыстолюбивая сердцеедка, которая только и думает, как бы повыгоднее обменять свою красоту на богатство и положение в обществе. Да, ее внешность привлекает мужчин, но участь будущего супруга этой красавицы незавидна: она потребует самые дорогие украшения, самые роскошные особняки и экипажи и самые изысканные наряды.

– Ну, этого ему теперь бояться нечего. Ему нужно бояться только альгвазилов вице-короля.

Когда Ракель говорила о Хуане, голос ее звучал ровно, но сердце не могло оставаться спокойным.

Она полюбила его с первого взгляда и, не задумываясь, отдала самое дорогое, что может быть у девушки, свою невинность. Поэтому, когда Хуан расторг помолвку, бедняжка почувствовала, что ее сердце разбито. Сдержав подступившие из-за нахлынувших воспоминаний слезы, Ракель призналась крестной:

– Да, я вправду люблю его и никогда не полюблю никого другого. Я просто боюсь, что он никогда не найдет счастья, мне же предстоит умереть в монастыре, подписав отречение от мира своей кровью, как сестре Хуане.

Неожиданно донья Хосефа рассмеялась.

– Прости, дорогая, – пояснила она изумленно взглянувшей на нее крестнице. – Я смеюсь вовсе не над твоими словами. Просто я подумала, как отреагировали бы власти, узнав, что злоумышленник Хуан де Завала сбежал из Гуанахуато в сапогах твоего покойного отца.

Итак, я благополучно покинул гасиенду Руперто Хуареса, привязав собачонку к телу его умершего отца. Теперь мой план заключался в том, чтобы направиться на северо-запад, в сторону Сакатекаса. В прежние времена мне случалось охотиться и в окрестностях Сакатекаса, и в дикой местности, что лежит к северу оттуда. Было очевидно, что довольно скоро люди с гасиенды начнут искать меня совместно с альгвазилами вице-короля, а где лучше укрыться спасающемуся бегством преступнику, как не на диком, неприветливом севере?

Вышеупомянутый Сакатекас был вторым в колонии по богатству серебряных рудников районом: он так и сочился деньгами, словно пироги медом; однако и сам город, и его округа считались куда менее цивилизованными, чем Гуанахуато. Я мог бы, наверное, бежать еще дальше на север, за сотни лиг, до самой реки Рио-Браво и редких поселений, расположенных за ней. Колония была огромна, города зачастую находились в неделях пути друг от друга, и можно было провести в пути не один день, никого не повстречав. Человек, набивший седельные сумы краденым серебром, имел возможность при некой толике удачи скрываться, пребывая в бегах, всю жизнь.

Да, бегство в Сакатекас представлялось самым очевидным выходом, и наверняка альгвазилы станут рассуждать именно так. Но я решил поступить хитрее: намеренно оставил (так, чтобы они бросались в глаза) следы, ведущие на север, а сам, обогнув гасиенду, двинулся на юг. Ясно, что именно в Сакатекасе меня будут искать в первую очередь. Мало того, многие из владельцев тамошних рудников и торговцев бывали у нас на гасиенде и знали меня в лицо. Стоит мне показаться на улицах города, и меня тут же узнают.

Кроме того, на севере было полно и других опасностей. По пути в отдаленные поселения вроде Таоса и Сан-Антонио одинокому всаднику приходилось остерегаться не только бандитов, но и диких индейцев: некоторые племена до сих пор, как их предки до прибытия испанцев, практиковали каннибализм. Бывая в тех краях на охоте, я неизменно проявлял осторожность, опасаясь этих двуногих зверей больше, чем четвероногих. К тому же я хорошо, пожалуй, значительно лучше, чем преследовавшие меня альгвазилы, знал не только север, но и малонаселенные земли на юге и востоке. Мне доводилось охотиться на краю обширной области гор и высоких равнин, которую мы называем долиной Мешико, и я знал, что находится за этими горами. Там царили жара и влага, висели ядовитые туманы и шли затяжные дожди, когда казалось, будто с неба обрушивается сам океан, причем вода в нем нагрета так, что впору свариться. И именно там, на побережье, находился главный порт колонии, Веракрус.

Эрнан Кортес основал город под названием Ла-Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус (Богатый Город Истинного Креста), когда впервые высадился на восточном побережье колонии еще в 1519 году. Интересно, что столь гордое имя было дано заложенному Великим Завоевателем поселению вовсе не из-за неслыханных богатств, поскольку конкистадоры не нашли там ничего, кроме болот и песков. Нет, оно отразило мечты Кортеса, его неутолимую жажду обогащения.

Добравшись до Веракруса, я найду способ сесть на корабль, который, может быть, отвезет меня в Гавану, королеву Карибов.

Мне необходимо было выбраться из колонии. Теперь нечего даже надеяться на то, что в случае поимки меня отправят на манильском галеоне на Филиппины. Куда как более вероятно, что альгвазилы повесят меня на ближайшем дереве. Так что побег через Веракрус – это единственный выход.

Чтобы попасть туда, мне придется пересечь горы, спуститься к жаркому побережью и проследовать по нему на юг, к порту. Да уж, приятным и легким этот путь никак не назовешь. Мало того что все это время за мной будут охотиться альгвазилы, а все дороги кишмя кишат разбойниками, так вдобавок в зловонных прибрежных болотах путника подстерегают прожорливые крокодилы и еще более прожорливые москиты, разносчики страшной болотной лихорадки vomito negro.

Размышляя о предстоящем путешествии, я вспомнил заявление Бруто: якобы как раз «черной рвоте» я и был обязан своим превращением в гачупино. Если его рассказ о подмене ребенка правдив, то каким, интересно, стал бы настоящий Хуан де Завала, останься он в живых? И еще интереснее: а как бы сложилась моя собственная жизнь, не превратись я в другого человека?

Действительно ли моя мать была ацтекской puta – шлюхой? То, что она продала своего ребенка, само по себе еще не делает ее проституткой или даже плохим человеком. Наш мир всегда был суров к беднякам и уж совсем беспощаден к несчастным женщинам, родившим вне брака. Возможно, она продала младенца в надежде дать ему шанс на лучшее будущее.

Этот лживый негодяй Бруто утверждал, будто моя мать была проституткой, но можно ли ему верить? Ясно ведь, что он стремился всячески опорочить и уничтожить меня, испугавшись, что я сам займусь ведением дел и отлучу его от кормушки. Недаром он сначала пытался отравить меня и присвоить мое имущество в качестве законного наследника, а со своим разоблачением выступил лишь после того, как этот подлый план провалился.

Так я скакал, ломая над этим голову, добрый час и в конце концов пришел к убеждению, что все это гнусная ложь. Из меня вышел прекрасный кабальеро, а разве могло такое случиться, не будь моя мать чистокровной испанкой, если не из семьи носителей шпор, то, по крайней мере, из хорошей креольской фамилии. Наверняка я появился на свет как плод ее преступной любви к какому-нибудь титулованному гачупино, графу или маркизу, и бедная женщина отдала меня в руки Бруто, дабы я не рос бастардом, а занял положение, подобающее мне по крови.