– Я люблю его, а ты… ты, разлучила, увела его у меня, – она не договорила, захлебнулась от переполнивших чувств.

– Я его не уводила, не нужен он мне, а холоден к тебе потому, что не любит, да ты и сама это знаешь. Я не в чём не виновата, – холодно ответила Зарислава, сотрясаясь от нахлынувшего гнева.

Ещё никогда ей не приходилась делить юношу, да ещё к тому же княжича.

– Позарилась на богатство. Кто ещё подол тебе задирает? Может князь Данияр? Теперь ясно, где ты пропадала все эти ночи. Радмила зря тебе доверилась!

Слова Верны достали до глубины. Оказываясь верить своим ушам, подавляя обиду, Зарислава сжала губы.

– Княжна Радмила должна знать, кого пригрела возле себя. А я-то уговаривала тебя приглядеться к Марибору, а ты и без того хорошо справляешься, всех княжичей тут ублажила, дрянь!

Зарислава угрожающе шагнула вперёд.

– Замолчи, – шикнула она, заглядывая в глаза Верны, уже не ручаясь за себя.

Никто никогда её так не называл, от того сделалось невыносимо больно, она же ни в чём не виновата. И вообще, кто звал её на эти пиршества? Кто выставлял её за дверь? Пытался нарядить?!

Видя бушующий взгляд травницы, челядинка отступила, побледнела, глаза потухли. Зарислава тоже успокоилась, вдохнув прерывисто, опустилась на постель.

Вскоре она услышала шуршание, а потом тишину сотряс грохот двери. Зарислава осталась в одиночестве, погружённая в полутёмную клеть. В ушах звенело, а в груди саднила обида. Коса выскользнула из рук травницы, и, стиснув дрожащие пальцы в кулаки, она с отчаянием подумала о том, что теперь будет, что её ждёт. Верна оговорит её, и княжна Радмила посмотрит на травницу косо. Зарислава не сомневалась в том, какие бесчестные сплетни разнесёт Верна по всему посаду. Пробрал дикий озноб. Липкая грязь опутала её душу, стало мерзко и противно от самой себя. Боги решили проклясть её за совершённое предательство. Поруганная и опороченная, она не сможет вернуться в Ялынь, в родные земли. Зарислава сама не заметила, что плачет, и сбегают горячие ручейки по щекам. Безвозвратно потеряла себя настоящую. Зарислава посмотрела на подушку, где хранился родовой оберег, и отвернулась, ощущая себя мёртвой.

Марибор, оставив своих людей на берегу, поднялся на взгорок, туда, где разбили лагерь степняки. Ветер проносился над пустошью, поднимал пыль и сухую траву в небо, бросал в лицо. Вскоре запахло дымом, а потом показался и лагерь. Степняки повыскакивали из юрт, завидев приближающийся отряд из пяти всадников. Сразу навстречу Марибору вышел коренастый в короткой малице Анталак, вооружённый тяжёлым булатом. Гладковыбритый крупный и загорелый череп блестел под палящим сухим солнцем, лоб был покрыт испариной. Анталак недобро оглядел чужака, всунув веточку в зубы. Марибор уловил в его маленьких чёрных глазах недовольство, но воин-степняк молча проводил волдаровца к шатру вождя Оскабы.

Внутри было темно, пахло шерстью и дымом, посередине горел очаг, земля была застелена шкурками и набитыми пухом тюками, половина шатра отгораживалась тяжёлым полотном. Оскаба находился за ним и, по всему, не один. Раздались короткие резкие шлепки. Надорванный женский крик заглушил гортанное рычание.

Марибор скривился в отвращении, отвернулся.

– Я уж думал, ты не нагрянешь, – прозвучал голос Оскабы, и Марибор повернулся.

Вождь вышел к воину, приоткрыв полотно, за которым мелькнули голые женские ноги.

– Мы тут какой день уже кружимся. Ждём. Хорошо, что девка твоя не даёт соскучиться.

– Она не моя, – огрызнулся Марибор, уводя глаза от сытого взгляда Оскабы.

Вождь усмехнулся.

– Верно, – фыркнул он. Запахнув малицу, прошёл к очагу, жестом указывая гостю присесть.

От очага шёл жар. Оскаба протянул Марибору пахучее питьё в деревянном ковше. Тот отпил, в нос ударило что-то терпкое, горло обжёг огонь. Марибор скривился от нездешнего питья, отставил угощение.

Пола тряпки одёрнулась, и наружу выскользнула полуголая девка, завёрнутая в волчью шкуру.

Вагнара, схлестнувшись взглядом с пришлым воином, которого не ожидала увидеть, одеревенела. Обожгла Марибора ядовитым взором. В нём было всё: и обида, и ненависть, и презрение, и если бы взглядом можно было убить, то она, несомненно, убила бы. Дрожащие её покусанные губы сжались, и всё тело напряглось. С тех пор, когда Марибор видел Вагнару последний раз, прошло около седмицы. Сарьярьская княженка изменилась, стройное тело было покрыто ссадинами, крепкие ноги с медной кожей, которые Марибор до недавнего времени гладил, целовал, были тоже в синяках. Русые с бронзовым отливом волосы спутались и окутывали голые плечи, колтуном падали на спину, глаза, полные глубокой вражды, стали другими, пустыми, мутными, лишёнными всякого выражения. Марибор всё никак не мог понять, что нашёл в Вагнаре такого ценного, что заставляло его укладывать её в свою постель каждую ночь и не прогонять по утрам, как обычно он поступал с Доляной. Теперь княженка Вагнара не отличалась от безродной холопки. Чем она так прельстила его? Неудержимостью, страстью, которую она могла дарить каждому. Вспомнил об измене, и его передёрнуло. Мысль о том, что она переспала со степняками, разъярила. Блудливая стерва. Поделом ей.

– Чего встала? Иди вон, – грубо одёрнул её Оскаба.

Вагнара дёрнула головой, будто от пощёчины, но подчинилась, выскользнула на улицу. От былой гордости и спеси не осталось и следа.

– Не буду продавать. Нравится она мне. Горячая кобылица.

– Делай как знаешь, но не забывай, что отец её – князь сарьярьский – ищет дочь. А потому советую отпустить.

Оскаба скосил на него глаза.

– Жалеешь?

Марибор стиснул челюсти. Единственное, о чём он мог жалеть – что не может дать в зубы этому подонку. Но сам виноват, что позволил вождю вместе с его шайкой ублюдков разбойничать на своей земле. Обязательно с ним рассчитается, но не сейчас. Оскаба ещё нужен.

– Я долго ждал твоего знака, ты так его и не подал, только под дождём зря мокли. Передумал?

Марибор спокойно посмотрел на степняка, но внутри взорвался гневом, вспоминая, как же было ему гадко наблюдать этого вымеска Данияра живым и здоровым. Каждой частью себя ненавидел его и проклинал. Как бы Чародуша ни говорила, а простить он не в силах. И кто-то должен умереть. Либо Данияр, либо он, иного выхода не видел для себя. Марибор задумал убить отпрыска Горислава и Ладанеги на этой охоте, но понял, что этого слишком мало, чтобы сполна отомстить за смерть матушки и обрести покой. Этот молокосос должен знать, за что ляжет в землю, должен понять, за что наказан, какое откупает преступление, совершённое его родом тринадцать зим назад. Иначе всё напрасно. Оскабе этого не понять.

– Плату заберёшь у Медвежьего когтя, прямо в пещере, – только и сказал он.

Вождь погладил чёрные усы, поднял чару с пола, опрокинул в себя, жадно глотая жгучее питьё. Кадык его запрыгал, а по подбородку потекло. Наконец оторвавшись, он посмотрел на Марибора пристально, пронзая чёрными глазами.