Густой травяной дух отвара бесцеремонно врывался в ноздри сладкой тревожной волной.

─ Михаил Иванович, – обратился к майору Кторов, – похоже, что альтернативы этому зелью просто нет. Будем пить.

─ Альтернативы! – Взъелся Колчанов. – А вот я сейчас арестую этого человека без паспорта, доставлю в отделение, а там посмотрим, есть альтернатива или нет!

─ Выпей, майор, – спокойно сказал Отшельник. – Он прав, выбора нет. Завтра с первыми лучами солнца я уйду в другой мир. Ты не успеешь никуда меня доставить. Могила разрыта и душа моя уже улетела, ее здесь нет. Не веришь – не надо. Бери, веди – я не стану убегать. Я уже убежал. Навсегда.

Колчанов молчал. Кторов вынул носовой платок и протер верхний край котелка:

─ Ну, вы как хотите, Михаил Иванович, а я выпью.

Он поднёс посудину к губам и, не отрываясь, большими глотками выпил половину обжигающего рот отвара.

─ Фу! Похоже по вкусу на очень крепкий зеленый чай с хвойным привкусом. Будете? – Он протянул котелок майору.

─ Уйду на пенсию тунгусским наркоманом! – Рассержено выдал майор и, следуя примеру товарища, допил вторую часть зелья.

─ Ложитесь на шкуры и закройте глаза! – Отшельник взял в руки бубен и старую сухую кость. – Я буду говорить, и сначала вы не узнаете этих слов, но сон переведет их на ваш язык и раскроет смысл в долгих картинах судеб и скитаний.

* * *

Тихо, нехотя загудел «Огонь Хэглуна» под ударами, почти полвека ждала старая кожа своей песни. Отвыкла. Никак не могла вспомнить, как она поёт, не поверила сначала, что её разбудили. Но сухой, гортанный крик шамана вырывал ее с каждым словом из многолетнего сна: «Проснись мой конь, о бесстрашный и великий «Огонь Хэглуна!» Собери всех сэвэков, поскачи со мной в мир прошлого, поведай все, что просит сон наших гостей! Скачи! Скачи! Ай-хай! Ай-хай!»

Проснулся бубен, запел, заплясал, поскакал, полетел в руках шамана, коснулся верхушки деревьев, пробежал по звериным тропинкам, разбудил спящих птиц и увидел! Увидел! Огромную светлую дыру в чёрном небе – путь к прошлому, настоящему и будущему – Нянгня Сангарин!

Подхватил конь шамана, помчался в ночном небе и бросился отважно со своим седоком в ворота истины и вожделений.

* * *

Последнее, что увидел Колчанов в реальном мире в эту таинственную ночь, – посапывающего доцента в съехавших на пончик носа очках. Крик шамана бросил его в тёмную бездонную пропасть, он упал на широкую пушистую спину подхватившего его зверя, и сказочным наездником понесся по темному коридору между отвесных скал пропасти. Незнакомые, чужие напевы били в затылок мягкой тяжёлой колотушкой, зверь на бегу повернул голову и оскалился. Глубокие изумрудные глаза холодным ветром обдали разгоряченное лицо майора, оскал крупной пасти показал белые чистые клыки.

«Нравится тебе, начальник, скакать батыром на шаманской росомахе?» – спросил зверь. Колчанов не успел ответить на этот неожиданный вопросец мохнатого транспортного средства. Яркая ослепляющая вспышка впереди вырвала его из одного видения и швырнула в другое.

«Тропа узкая, извилистая, едва заметная вьется между толстых стволов, поддерживающих серое таежное небо деревьев. Цепочкой движется конный отряд энкавэдистов. За проводником из местных, на низкорослой лошадёнке, как и у всех, едет начальник районного управления товарищ Монастырёв. Он средних лет, серьёзен, надменен. Смотрит на таёжные земли свысока, как глядели на захваченные владения монгольские ханы. Проводнику верит, но готов пристрелить туземца в любую секунду, если почувствует что-то неладное. Проводник – старый круглолицый, спившийся по поселковым забегаловкам. Ведет их, что бы свести старые счеты – потешить свою давнюю пьяную ненависть. Говорил, что обидчик забрал в жены его сестру, а его, отважного охотника, объявил трусом. Его изгнали сородичи, и теперь он стал старым алкашом.

В планшете у Павла Монастырёва важное государственное предписание про арест и высылку самого авторитетного тунгусского попа, шамана то есть – Бальжита Чолпоева. Никогда о таком не слышал, но приказ выполнить намерен. Партия знает – кто её враг.

Идут тайгой уже третьи сутки. Устал тереть задницу об седло товарищ Монастырёв, ноги затекли. Мог, конечно, сам и не идти в экспедицию. Без него бы справились. Но нет! Такую птицу хочет поймать сам. И так он наверху на хорошем счету, а после удачной операции, глядишь, и повышение засветит.

Проводник сбавил темп и повернулся к Монастырёву:

─ Вона, начальник! – Показал рукой в гущу леса. – Стойбище. Тама он. Иди, забирай.

─ Первым поедешь! – Монастырёв направил на тунгуса ствол револьвера. – Вперед!

─ Моя нет! Не идти, – заартачился старик.

─ Копейкин, Талидзе! Связать! Вести пешим перед собой. При попытке побега – застрелить на месте! – Металлическим голосом опытного карателя приказал Монастырёв.

Бойец ударом приклада в голову выбил проводника из седла. Связали, поставили пешим в середину каравана.

В охотничьем стойбище было спокойно. Детишки возились стайкой со щенятами, женщины сшивали шкуры, старики тихо беседовали, рассевшись в круг. Отряд, выехавший из тайги, встретили приветливо. Два пожилых тунгуса вышли к всадникам и пригласили спешиться и отдохнуть.

─ Где мужчины? – спросил Монастырёв.

─ Охота, в тайга бегать, – пояснил один из подошедших.

─ Кто будет Бальжит Чолпоев? – громко крикнул Монастырёв.

Все замолчали. От группы стариков поднялся и подошел низкорослый тунгус в тёмно-синем халате.

─ Я буду!

─ Собирайся – с нами пойдёшь! Собирайся по-хорошему! А то… – Монастырёв погрозил старику револьвером.

─ Понял. Иду, – тунгус направился к своему чуму.

─ Двое – сопровождать! – на всякий случай определился командир.

Двое бойцов пошли за стариком.

─ Поедим у них? – спросил Монастырёва один из ближних конников.

─ Нет! Потом свой привал сделаем – отравят еще.

Люди стойбища собрались в центре поселения. Затихли дети, заскулили и забились по укромным местечкам веселые щенки – беда пришла. Все молчали, говорить нечего. Привыкли уже, лишнее скажешь власти – пуля твоя.

Монастырёв уверенно направил лошадь через маленькую толпу к чуму шамана:

─ Пусть все чертовские штучки с собой берёт. Проследите. Иначе сожгу прямо здесь!

Заворчали старики, завыли женщины, заплакали дети.

Старик вышел из чума в чудном колпаке с рогами, в руках бубен и две палки с резными конскими головами. На своем языке обратился к соплеменникам. Говорил недолго, громко, уверено. Все затихли. Девочка лет двенадцати подбежала к нему, упала на колени и прижалась к ноге, обхватив халат грязными ручонками. Старик улыбнулся, оторвал от бубна какую-то железячку, вложил девочке в руку.