Однажды, угостив мелкую текилой со льдом, я неожиданно нажрался и сам. Кажется, накануне кто-то занес мне полкоробки халявной «саузы» после презентации «фольксвагена». Это был, конечно, Вася из СМОГа, длинноволосый чувак в кожаных штанах, похожий на ковбоя из «Горбатой горы», открытый гей и скрытый алкоголик. Он ушел, а полкоробки осталось. Вот его-то халявная «сауза» почти без закуски и сыграла с нами невеселую шутку.

На второй бутылке я ставил ей лучшие песни из моего детства. Из самого позднего детства, когда на Ромиковы доллары я купил видеомагнитофон. Итак, я ставил ей клипы из iTunes, на большом экране: Smells like teen spirit с тобой, мой белокурый ангел, в главной роли. Или еще: как взрослый лысеющий парень вспоминает первую любовь, девушку с шотландским именем Kayleigh. И еще одну странную песню Bjork. Вот, говорил я ей. Это все — я. И здесь, и здесь, и даже здесь. Понимаешь?

Она не понимала. «Любимый, — говорила она. — Ты такой смешной, ага. Как можно было это слушать, вообще какая-то древность, восьмидесятые». Я не спорил. «А что тебе поставить?» — спросил я. Она беззаботно улыбнулась, пожала плечами. «Ну-у, давай что-нибудь… где тупо весело… где, помнишь, девчонка своему парню, диджею, подсыпала слабительное? — тут она наморщила лоб, поглядела на меня. — Или нет. Ладно. Давай лучше что-нибудь из твоего времени. Что-нибудь грустное-грустное. Помнишь этот старый клип, с розочкой?»

Спьяну я даже не врубился, о чем она. А она пошарила в списке и нашла — Ника Кейва и эту тетку, Кайли, — и их убийственную балладу про Дикую Розу.

Где он топит девушку в ручье. Предварительно огревши по голове камнем. А она описывает впечатления.

Я попробовал встать на ноги и снова сел.

Заскрежетал зубами.

А потом выложил мелкой все, сбиваясь и глотая слезы.

Я говорил долго. Будто исповедовался. Поднимался на ноги, пошатываясь, прохаживался по комнате. Едва не обрушил плазменную панель. То и дело наливал (только себе) и глотал эту дрянь, зажмурясь, как водку. Я рассказал даже про Лидию, смеясь сквозь слезы и качая головой. Про то, как принудительно лишился девственности. Не дошел только до Ромика.

Да, она слушала внимательно. На глазах у нее блестели слезинки. Я почти любил ее в эту минуту. Да что там: действительно любил. Как никогда и никого. Маленькую нежную девочку из Сызрани.

Она облизнула губы.

«Я так люблю тебя, — сказала она тихонько. — Мне так хорошо с тобой. Ты… мой Любимый».

Я был почти счастлив.

Уселся рядом. Взял ее за руку.

«Я тоже тебя очень, очень…» — начал я.

Она уронила голову мне на плечо. Закашлялась. И ее вырвало.

Едва не взвыв, я вскочил с дивана. Стягивая на ходу Пола Смита, вписался в дверной косяк.

Никогда, повторял я. Никогда больше.

Иногда с вечера решаешь завтра все делать правильно. Чистишь зубы семь минут по часам в мобильнике. Тщательно укладываешь волосы, даже и с применением фена. Вместо корпоративного черного костюма надеваешь красный шелковый с глубоким вырезом, оттуда нежно выглядывает край кружевного белья. После кофе съедаешь рыночный творог, заботливо принесенный вчера помощницей по хозяйству. И только потом закуриваешь.

Нормально общаешься с людьми, не запираешься в рабочем кабинете, не придумываешь страшной мигрени, вирусной инфекции и прочих моментов, оправдывающих якобы твой аутизм. Отвечаешь на все звонки, а не только на рабочие. В обед встречаешься со старинной подругой, вы съедаете семгу-гриль, или роллы с угрем, или просто пьете чай с какими-нибудь пирожными или тортом «Пьяная вишня». Возвращаешься в офис пешком, попутно страстно вдыхая острый зимний воздух. Не делаешь ничего, о чем четко знаешь — не нужно, не нужно.

Работаешь продуктивно. Но каждую минуту бросаешь взгляд за окно. Темнеет рано, и ты ждешь ранней темноты. Наблюдаешь, как она становится гуще, плотнее, и вот уже видно какую-то часть луны. Редко — целиком. Или не видно вообще, если облачность, неважно.

Открываешь дверь собственной квартиры. Заходишь в свою просторную ванную или в свою теплую кухню, где пахнет вкусно, немного гвоздикой, такая пряность, ты кладешь ее в глинтвейн, но не сегодня. Ты прикрываешь дверь и приоткрываешь рот, но не визжишь, не орешь, не рыдаешь в голос.

Нарочито артикулируя, яростно спрашиваешь себя: НУ И ЧТО? НУ И КАКАЯ РАЗНИЦА? ГДЕ МОЙ ПРИЗ ЗА ИДЕАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ? ГДЕ МОЙ ЛАМБОРГИНИ ДЬЯБЛО? И может быть, садишься на пол. Или распрямляешь плечи и трешь пальцами сухие глаза.

И снова решаешь завтра все делать правильно. Это абсолютно мой случай. Сегодня только вот к вечеру изменился сценарий. Потому что вечером я не сетую на очередной обман судьбы и несправедливость мира, а сижу в своей собственной гостиной, сижу и рассматриваю интерьер, будто бы вижу впервые и эту выглаженную стену в слоях шелковистой венецианской штукатурки, и ту гигантскую фреску на морские темы. Фреску написана Эва, бывшая эстонка, в классической технике, и вот этот низкий стол тоже декорировала она — под квадратной стеклянной столешницей в ящичках разной формы разложена всякая всячина — засушенные цветки, ракушки, камни, извитые ветки и даже какие-то специи. Темно-синий диван, кресла со сложными названиями, имеющими в корне слово «релакс», у окна — большой овальный стол, плотно придвинуты стулья, умещается десять, один стоит в детской комнате и еще один — в кабинете.

В кабинете еще закрылась девчонка, отказывается разговаривать и не подает признаков. Пожимаю сама себе плечами, как хорошо, что у меня есть много кубиков льда и виски «Джек Даниель», я всегда предпочитаю его, главное — вовремя определить момент, когда напиток уже достаточно охладился и не слишком при этом разбавился. Но умение рассчитать время относится к немногим моим несомненным достоинствам.

Делаю глоток, и еще один. Нашариваю пачку сигарет и зажигалку. Виски приятно обжигает и щиплет десны, я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Но сосредоточиться не получается, раздается звонок домофона, и повторный звонок домофона, я всовываю ноги в резиновые шлепанцы с эффектом массажа ступни и подхожу к двери.

— Мама, — ясным голосом говорит мне белесая домофонная трубка, похожая на куколку неизвестной бабочки, — мама, открывай.

Я в совершенной панике нажимаю на кнопку, внизу со слышимым лязгом щелкает замок, и гудит тревожно лифт, поднимаясь.

Я ни о чем не думаю, я просто открываю дверь и жду. За моей спиной чьи-то шаги, ну как чьи-то — девчонкины шаги. Вышла из заточения. Бормочет что-то мне в ухо:

— Кто это, кто это, ЭТО ОН?

— Нет, успокойся, — неожиданно перехожу на «ты», это для меня большая редкость вообще.

Алеша заходит, радостно взволнованный, припорошенный снегом, очень красивый. На нем светлый пиджак не по погоде, сверху полосатый шарф и белые джинсы. Волосы сильно отросли, крупными кудрями падают на чистый лоб и заканчиваются у середины шеи.