Ребенок, который слушается, а не рассеянно носится, может играть и не хныкать; ребенок веселый, не надоедливый, такой, которому можно доверять, обзаведется друзьями везде, куда бы он ни отправился. Он будет нравиться своим учителям и родителям. Если он будет вежливо обращаться ко взрослым, так же будут относиться и к нему. Ему будут улыбаться и с радостью объяснять все, что нужно. Он будет процветать в мире, который легко мог бы стать для него холодным, непрощающим и враждебным.

Понятные правила способствуют безопасности детей и спокойному, разумному поведению родителей. Понятные принципы воспитания и наказания помогают сбалансировать милосердие и справедливость, чтобы социальное развитие и психологическая зрелость достигались оптимальным образом. Понятные правила и надлежащая дисциплина помогают и ребенку, и семье, и обществу установить, поддерживать и распространять порядок — единственное, что защищает нас от хаоса и ужаса темного мира, где все неопределенно, все пробуждает тревогу, лишает надежды и подавляет. Нет более щедрого подарка, который мог бы сделать ребенку преданный и мужественный родитель. Не позволяйте детям делать то, что заставит вас их невзлюбить.

Вряд ли разумно называть религиозным молодого человека, который застрелил двадцать детей и шесть сотрудников начальной школы «Сэнди Хук» в Ньютауне, штат Коннектикут, в 2012 году. То же самое касается и стрелка в кинотеатре Колорадо, и убийц из школы «Колумбайн». Но у этих смертельно опасных людей была проблема с реальностью на религиозной глубине. Вот что написал один из стрелявших в «Колумбайн»108:

Человечество не заслуживает, чтобы за него сражались, а заслуживает только того, чтобы его убивали. Верни Землю животным. Они заслуживают гораздо больше, чем мы. Больше ничто ничего не значит.

Люди, которые так думают, считают Бытие несправедливым и жестоким, испорченным, а людей существами презренными. Они рады провозгласить себя высшими судьями реальности. Они — последние критики. Глубоко циничный автор послания продолжает:

Если ты вспомнишь свою историю, нацисты явились с «окончательным решением» еврейской проблемы... Убей их всех. Если ты еще не понял, я говорю: «УБЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО». Никто не должен выжить.

Для таких личностей мир недостаточен и полон зла, так к черту все!

Что происходит, когда некто начинает думать подобным образом? К этому вопросу обращена великая немецкая драма «Фауст» Иоганна Вольфганга фон Гёте. Главный герой, ученый по имени Генрих Фауст, продает свою бессмертную душу дьяволу, Мефистофелю. Взамен он получает все, чего бы ни захотел, пока живет на земле. В пьесе Гёте Мефистофель — вечный враг Бытия. У него есть кредо109:

Я отрицаю все — и в этом суть моя.

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться, Годна вся эта дрянь, что на земле живет.

Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться! Короче, всё, что злом ваш брат зовет, — Стремленье разрушать, дела и мысли злые, Вот это всё — моя стихия.

Гёте считал эту ненависть чрезвычайно важной. Для него она была ключом к человеческой мстительности и деструктивности, и поэтому он заставил Мефистофеля сказать то же самое снова, только немного иначе, во второй части драмы, написанной много лет спустя110.

Люди часто думают на манер Мефистофеля, хоть и редко действуют в соответствии со своими мыслями так жестоко, как массовые убийцы в школах, колледжах или кинотеатре. Когда мы переживаем несправедливость, настоящую или воображаемую, когда сталкиваемся с трагедией или становимся жертвой чужих махинаций, испытываем ужас и боль нашей собственной, на первый взгляд случайной ограниченности, искушение поставить под вопрос и проклясть само Бытие предательски поднимается из тьмы. Почему невинные люди должны так ужасно страдать? Что это за жуткая планета?

Жизнь на самом деле очень тяжела. Каждый обречен на боль и приговорен к разрушению. Иногда страдание определенно является результатом личной вины, например, следствием добровольной слепоты, дурных решений или злобы. В таких случаях, когда кажется, что человек вызвал страдание самостоятельно, оно может даже показаться справедливым. Вы можете заключить, что люди получают то, чего заслуживают. Слабое утешение, даже если это правда. Порой если бы страдающие изменили свое поведение, их жизнь была бы менее трагичной. Но человеческий контроль ограничен. Подверженность отчаянию, болезни, старению и смерти универсальна. В конце концов, не мы сделали себя настолько хрупкими. Тогда чья же это вина?

Люди, которые тяжело болеют сами, или (еще хуже) у которых болеет ребенок, неизбежно задаются этим вопросом — неважно, религиозны они или нет. Задают его и те, кто застрял между шестеренками гигантской бюрократической машины — кто страдает от налоговой проверки, вынужден бесконечно судиться или проходит через развод. И ведь не только очевидно страдающих людей мучает потребность винить кого-то или что-то в невыносимости своего Бытия. Даже Лев Толстой на вершине своей славы, влиятельности и творческого могущества начал сомневаться в ценности человеческого существования111. Он размышлял так:

Положение мое было ужасно. Я знал, что я ничего не найду на пути разумного знания, кроме отрицания жизни, а там в вере -ничего, кроме отрицания разума, которое еще невозможнее, чем отрицание жизни. По разумному знанию выходило так, что жизнь есть зло, и люди знают это, от людей зависит не жить, а они жили и живут, и сам я жил, хотя и знал уже давно то, что жизнь бессмысленна и есть зло.

После многочисленных усилий Толстой смог определить только четыре способа уйти от таких мыслей. Первый — вернуться к детскому невежеству, незнанию о проблеме. Второй — преследовать бессмысленное удовольствие. Третий — «понимая зло и бессмысленность жизни, продолжать тянуть ее, зная вперед, что ничего из нее выйти не может». Он идентифицировал эту особую форму бегства со слабостью: «Люди этого разбора знают, что смерть лучше жизни, но, не имея сил поступить разумно — поскорее кончить обман и убить себя, чего-то как будто ждут...»

Только четвертый выход требовал «силы и энергии». Он состоял в том, чтобы, поняв, что жизнь есть зло и бессмыслица, уничтожить ее.

Так поступают редкие сильные и последовательные люди. Поняв всю глупость шутки, какая над ними сыграна, и поняв, что блага умерших паче благ живых и что лучше всего не быть, так и поступают и кончают сразу эту глупую шутку, благо есть средства: петля на шею, вода, нож, чтоб им проткнуть сердце, поезды на железных дорогах.

Толстой был недостаточно пессимистичен. Одна только глупая шутка, которую над нами разыгрывают, не мотивирует к суициду. Она мотивирует к убийству — массовому убийству, за которым часто следует самоубийство. Это гораздо более эффективный экзистенциальный протест. Каким бы невероятным это ни казалось, к июню 2016 года в США за 1260 дней была совершена тысяча массовых убийств (согласно определению, массовым убийство считается, когда четыре или более человек, исключая стрелка, убиты в ходе одного случая)112. Это значит, по одному такому событию каждые пять из шести дней на протяжении трех лет. Все говорят: «Мы не понимаем». Но разве мы можем так притворяться? Толстой больше столетия тому назад понимал. Древние авторы библейской истории о Каине и Авеле тоже понимали — больше двадцати веков назад. Они описывали убийство как первое событие в истории после Эдема, и это было не просто убийство, а братоубийство — убийство не только невинного, но и идеального, хорошего человека, убийство, совершенное сознательно, чтобы позлить создателя Вселенной. Сегодняшние убийцы говорят нам то же самое, только своими словами. Кто же наконец осмелится сказать, что в сердцевине яблока у нас червяк? Впрочем, мы все равно не станем это слушать, ведь правда режет по живому. Даже прославленный русский писатель с его глубочайшим умом не находил выхода. Как же мы, остальные, справимся, если человек масштаба Толстого признал поражение? Долгие годы он сам от себя прятал оружие и не решался взять в руки веревку, чтобы не повеситься. Как может пробужденный человек не возмущаться миром?