Врач подписал справку о смерти, и Бенедикта перенесли в спальню, где Грейс в одиночестве занялась его погребальным облачением. Она оставила на нем ту же рубашку и вельветовую куртку, но дополнила наряд безукоризненно завязанным галстуком. Его седые волосы были тщательно расчесаны, а лицо стало мирным и словно избавилось от примет старости.

Перед отъездом из Мезон-Лаффита Аксель убедила Антонена пожить несколько дней у нее. Опираясь на палочку, он сможет приглядывать за работой на дорожках. Ромен, со своей стороны, будет наблюдать за двумя дворами и за служащими. Впервые за десятилетия в конюшне не будет никого из Монтгомери, но Аксель, молясь, чтобы ничего не случилось, вынуждена была так поступить.

И что могло быть хуже смерти Бенедикта? В собственной семье Аксель чувствовала себя одинокой. Отныне ей одной придется брать все на себя, все решать и все вести. При мысли, что она уже не сможет трижды в день обсуждать дела с Беном, вживую или по телефону, ей заранее становилось плохо. Еще горше была мысль о том, что она уже никогда не посмеется с ним, не услышит его ворчания, не увидит на дорожках его коляску.

Дуглас приехал за ними в аэропорт за рулем старенького «остена» Кэтлин. Первыми его словами было проклятие в адрес кобылы.

— Это чертово животное убило Бена! — вскрикнул он, обнимая сестру.

Констан поддержал его. Проклятые клячи! Тогда Аксель напомнила, что Бен всегда прощал их. Простил даже «этого одуревшего коня», который приковал Бенедикта к инвалидной коляске.

Джервис подал чай в большой гостиной, заменяя Грейс, которой не было видно.

— Она возле Бенедикта, — пояснил он. — Думаю, она не отойдет от него, пока не закроют крышку гроба.

Дом погрузился в траур. Несмотря на последние солнечные лучи, занавеси были задернуты, и, хотя стояла дождливая погода, в камине не горел огонь. Джервис, опершись на дверной косяк, не отрывал взгляда от потухшего очага. С поникшей головой, убитый горем, он стоял спиной к остальным, не давая себе труда поддерживать разговор.

Аксель встала первой, чтобы пойти к Грейс. Она испытывала настоятельную потребность увидеть Бена, чтобы убедиться, что он действительно мертв: она не могла сделать этого, когда исчезли ее родители. Но когда она была уже у самой двери, то вдруг остановилась и обернулась.

— Констан? Если хочешь, сначала…

Все всегда забывали, что он был сыном Бенедикта, и Аксель не хотелось, чтобы Констан очередной раз почувствовал себя в стороне.

— Нет, — беззвучно произнес он. — Я не могу!

Он поспешно подошел к одной из балконных дверей, отдернул портьеру и прижался лбом к стеклу. Джервис наблюдал за ним несколько секунд, а когда Аксель вышла из комнаты, подошел к нему.

— Все устроится, не переживай. Ты не один, Констан, мы все с тобой.

Его племянник был старым маленьким мальчиком. Десять раз, сто Бен вырывал у Джервиса обещание не бросать Констана после его смерти. Джервис был младшим, а Бенедикт после несчастного случая боялся умереть насильственной смертью. Драма, произошедшая сегодня утром, оправдала его опасения.

Джервис не представлял, что он должен делать, чтобы сдержать клятву. Он испустил вздох, исполненный печали. Брат всегда был для него богом. То, как он умел выстоять в любой ситуации, уверенно руководить обстоятельствами, лучшим образом завершить все, что начинал, завораживало Джервиса. Бенедикт был столпом, на который опирался каждый. Для семьи его отсутствие станет зияющей дырой.

Вернувшись к камину, Джервис подумал, не разжечь ли огонь. Ему было холодно, да и остальные съежились в креслах. Обычно обо всем заботилась Грейс, но было ясно, что в эти дни ей не до того. Придется ему что-то решать.

Грейс… На нее тяжело было смотреть, но Джервис, без сомнения, был последним, кто мог ее утешить. Она ничего не ждала от него, никогда ничего не ждала…

Кэтлин тоже поднялась, сочтя, что уделила встрече достаточно времени. Изобразив ради отца грустную улыбку, она скрылась. Если все уходят, к чему раздувать пламя?

— Отчего он умер? — вдруг спросил Констан.

— Отчего? Ну… От потрясения, думаю. Травма черепа. И позвоночник у него был очень уязвим… На самом деле я ничего не знаю. Главное, что он не страдал. Все случилось в одно мгновение. Там был Дуглас, он тебе расскажет, если захочешь.

— А, да… Дуг.

Констан продолжал стоять, упершись лбом в стекло, и молчал. Сдерживая вздох, Джервис понял, что предстоящие три дня будут тяжелее, чем можно было предположить. Он хотел бы подумать о Бенедикте спокойно, перелистать в памяти добрые воспоминания, вернуться в детство, проведенное с Гасом, их отцом, когда они переехали во Францию. В школе смеялись над их именами — Джервис и Бенедикт. Как давно это было!

Он услышал, как сзади шмыгает носом Констан, и сердце его сжалось.

* * *

Аксель вошла бесшумно и тут же об этом пожалела. Застыв на месте, она усомнилась, правильно ли расслышала.

Бенедикт, любовь моя…

Эти три слова, повторяемые вполголоса с выражением глубокой безнадежности, нельзя было спутать ни с какими другими. Ее двоюродная бабушка Грейс говорила «Бенедикт, любовь моя»!

Ее любовь? Аксель была так изумлена, что не могла двинуться с места и стояла у двери, пока Грейс наконец не осознала, что в комнате кто-то есть. Их взгляды встретились, и Грейс отвела свой — ей нужно было прийти в себя.

— Подойди, — прошептала она, — подойди и посмотри, как он прекрасен в успении.

Подавив страх, Аксель приблизилась. Она никогда не видела покойников и боялась, но лицо деда показалось ей помолодевшим, умиротворенным, успокаивающим. Это все так же был Бенедикт, и даже Бенедикт до катастрофы, когда он еще ходил, когда мерил конюшню большими шагами, готовый сделать замечание ученикам.

— Я разговариваю с ним, — прошептала Грейс, — и не могу ничего с собой поделать. Ты слышала, да?

Аксель кивнула головой, подтверждая. Две-три секунды Грейс пристально смотрела на нее.

— Ну что же… Да, Бенедикт был моей единственной любовью. Я не должна была тебе этого говорить, но поскольку уже слишком поздно… Не передавай этого Кэтлин, хорошо?

— Конечно.

За исключением горевшей у изголовья кровати лампы, вся комната была погружена в темноту, но Аксель прекрасно видела, как по щекам Грейс струятся слезы, а она их, похоже, и не замечала. В одной руке она теребила кружевной носовой платок, другую положила на скрещенные руки Бенедикта.

— Хочешь побыть одна и попрощаться с ним, дорогая?

— Нет!

Впрочем, выдворить Грейс из комнаты было немыслимо, она будет нести вахту возле Бенедикта до конца.

— Когда боль немного уляжется, я попробую рассказать тебе нашу историю. В конце концов, хорошо, что ты будешь ее знать, что кто-то будет знать… А ты была его любимицей.