Ну конечно! Как иначе?

К тому моменту, как Ника радостно кидает на стол три карточки и объявляет, что всё закрыла — моя игра уже испорчена напрочь. Саша даже не строит ничего. Он будто бездумно выставляет вагончики, перекрывая мне путь.

Я иду в Смоленск — и он тут как тут, в Смоленске!

Я в Константинополь — и он, блин, в Константинополь!

Даже короткий путь «Москва — Харьков» — мне приходится обходить через Варшаву!!

Только вот меня это так злит, что даже на возмущения сил нет…

Вся карта заставлена моими вагончиками, огибающими Сашины гадкие огрызки составов, ни к месту раскиданных по карте.

— Вера. это самая непробиваемая тактика, какую я видел! Вы поразительно терпеливы. Может всё-таки воспользуетесь перегоном? — официально-ядовитым тоном обращается ко мне Великий.

— Нет, спасибо, — шиплю сквозь зубы.

— Опустошаю Верин пакгауз, — нарочито спокойно объявляет Саша и забирает все карты, что у меня скопились. — Супер, Вера! — присвистывает поганец, не скрывая злорадства. — Три Джокера и все мне!

— Пользуйся, на здоровье, нечестный человек, — гордо вскидываю голову и смотрю на свои жалкие три вагона.

— М-м. а у Веры-то всего три осталось. Значит конец игры! — объявляет Павел, и Ника разочарованно стонет.

— Я не закрыла пя-ятый. Всего два хода остало-ось.

— Бывает, — улыбается ей Игнат. — Считаем баллы? У кого больше всего маршрутов?

— Я! Я! — пищит Ника.

— Так. держи. А что по самому длинному составу?

— Думаю, что Вера, — отзывается Павел, а я тупо киваю. Не могу оторваться от внимательного взгляда одного противного типа, который всю игру надо мной потешался.

— А. туннели?

— Тоже Вера, сынок! Она пока от Сани убегала пять штук построила! И за переправы, кажется, тоже!

— Саня умеет мотивировать девушек, — смеётся Игнат, а мама прикрывает глаза рукой. Я даже опешиваю на миг:

— Как? У меня? То есть… я? — Когда это я упустила эти моменты? И пока рассматриваю карту, выхватывая свои пути, Игнат роняет:

— Ну что? Ещё разок?

— Меня мама сменит! А я пойду чай сделаю! — И едва успев отмазаться, бегу на кухню.

Александр

А Вера на меня злилась. И ненавидела меня. Но игру не бросила и дошла до конца. Ну что ж — смело, отчаянно и глупо. Неужели непонятно — одно дело игры в переодевания, а другое… вполне ощутимое предательство! И пусть я дурак, дебил и недалёкий идиот — продолжаю ревновать даже теперь, когда она всё знает. Продолжаю её почти ненавидеть в ответ на эти яростные взгляды!

Она стоит на кухне у островка и смотрит в одну точку. В руке сжимает нож, которым только что нарезала лимон. Дышит тяжело, будто до кухни бежала, а потом ещё и по ней нарезала пару-тройку кругов.

А мне… хочется подойти и признаться, что всё это глупости, что всё будет хорошо и просто нужно всё обсудить, но. не могу.

Не доверяю я ей. И, наверное, доверять до конца никогда не буду.

Она не знала, что нас двое. Ладно. трое.

— Вера? — не могу удержаться, хочу посмотреть сейчас ей в глаза.

Она вздрагивает — резко поворачивается, с шиком сквозь зубы. По ладони струится струйка алой крови. Она смотрит на это, будто ничего не чувствует и только спустя пару секунд бежит к раковине. Включает воду, затем снова шипит.

— Стой! — бросаюсь к ней, оттаскиваю и настраиваю температуру воды.

В этом доме всегда бежит сначала кипяток, потому нужно ждать, прежде чем совать руки.

Держу Веру за плечи, она неглубоко часто дышит и смотрит полными слёз глазами на порез.

— Пусти меня, — не шипит и не кричит, просто спокойно просит.

Упрямо качаю головой, не сразу поняв, что стоять Вера сможет и без моей помощи. Мы стоим на расстоянии, и когда киваю, она засовывает руку под воду.

— Очень больно?

— Сам как думаешь? — её голос чуть дрожит, но слёз нет.

В такие моменты как этот, жалею, что в жизни не работает как на компьютере — отмена последнего действия.

Я хотел бы. стереть и кладовку, и Веру из своей жизни прямо сейчас. Не просто уйти и забыть, а именно стереть к чертям. Вообще не видеть этого хорошенького лица, которое теперь будто выжжено на моей роговице или где там нужно выжечь что — то, чтобы видеть это день и ночь.

Лучше бы не было кладовки, потому что теперь просто физически трудно про это не думать.

Лучше бы не была она такой милой и неопытной во всём от танцев до секса, чтобы я теперь не чувствовал, что она мне чуть ли не принадлежит.

— Принесу аптечку, — в доме ничего нет, потому оставляю раненную на кухне и иду во двор, в машину.

Вдохнув холодного воздуха, пытаюсь прочистить мозги. Мотаю головой, ерошу волосы, но Вера всё-равно там… Никуда не уходит уже столько времени, а теперь ещё и внутри всё переворачивается и ноет, от невозможности исправить кошмарную ситуацию, в которой мы оказались.

Когда возвращаюсь, она уже сидит на высоком стуле, облокотившись о раковину и внимательно смотрит на порез, будто это какая-то интересная диковинка. А я застываю в дверях и нервно сглатываю.

Видимо чтобы не запачкать кровью, она стянула кофту и осталась в одной только чёрной майке и джинсах.

У неё очень несчастное бледное личико. Из-за чёрных волос всегда казалось, что она бледнее, чем есть на самом деле. Теперь ощущение, что и глаза, и губы ярче обычного и кожа словно восковая.

Вера ужасно красивая, настолько, что снова вскипает жуткая ревность.

Красивая, но доверять ей нельзя.

— Справишься? — протягиваю аптечку.

Она кивает:

— Справлюсь, спасибо, — и смотрит так, что сразу понимаю — пора уносить ноги. Иначе. мы снова начнём ругаться, и я не ручаюсь, что всё закончится хорошо.

— Ты и правда считаешь, что разумно меня презирать?

Уже стою в дверях, спиной к ней, когда настигает этот вопрос.

— А ты?

— Что я? Нам же вместе работать. Мне интересно, что дальше.

— Ничего. Не думаю, что что-то изменится. Справимся как-нибудь.

Ухожу так быстро, как могу, чтобы не видеть больше этого светлого несчастного лица. Она не ожидала, что я тоже имею какие-то претензии к ней. Она ожидала, что буду просить прощения. что ж, самоуверенно. Глупо и самонадеянно!

Играть больше нет никакого желания, но Игнат даже не спрашивает почему. Ника и Карина составляют ему прекрасную компанию, обе в восторге и про Веру не вспоминают, а я прохожу мимо.