Сидя в кресле-каталке у окна, миссис Костелло снова заплакала.

Этот мужчина отнес ее домой, еще больше расцарапывая пораненную щеку о подтяжки. Ее чулки пропитались кровью. Ее туфля потерялась. За ними бежала толпа женщин в передниках и с полотенцами в руках, в квартире они ее обступили. Льняные кухонные полотенца, фартуки из батиста и грубого набивного ситца… откуда-то взялась еще и стерильная вата. С нее сорвали чулок. Нога раздулась, из нее что-то сочилось. Кровь, повсюду кровь. Вата липла к ранам. Кто-то принес таз. Кто-то плеснул на раны перекисью водорода, и она взвыла. На ранах вскипела пена.

– Это все дело давнее, – мягко сказала Салли. – Давайте ради разнообразия поговорим о чем-нибудь приятном. – На коленях у нее стояла миска бульона, уже остывшего.

Миссис Костелло покачала головой. Нога пульсировала, сказала она.

Нога все пульсировала и пульсировала. Когда муж пришел домой, то упал на колени у дивана, где она лежала. В комнате все еще толкались женщины. Они сказали ему, что лучше оставить все как есть, нога ведь перевязана. Они замахали на него полотенцами и передниками, прогнав его прочь. Нога все пульсировала и пульсировала и раздулась под бинтами из рваных тряпок. Раздулась, как поднимающееся тесто. Из нее стал сочиться зеленый гной. Бинты потемнели. Пальцы на ноге стали черными. Женщины метались по комнате.

Однажды рано утром муж взял ее на руки и понес вниз. Тележка молочника стояла перед дверью. Он посадил ее туда. За ними следом потащились соседи, привлеченные ее воплями боли и унижения.

Назад муж прикатил ее по улицам в этом самом кресле.

Салли научилась считывать гримасы и предвидеть перепады настроения миссис Костелло. Иногда рассказ о бедствиях заставлял ее скалиться в горьком гневе. Иногда, как теперь, она просто плакала. Иногда она проклинала соседок. Иногда винила мужа, что сдался и отступил под их натиском. Иногда она сочувственно качала головой и называла его хорошим человеком, которому не повезло в жизни – это ведь врачей следовало винить, что, не спросив, отрезали ей ногу. Иногда дело было лишь в жгучем унижении из-за того, что он доставил ее в больницу в тележке молочника.

В тот день Салли вспомнила, как сестра Люси сказала, что, если бы ту собаку утопили еще щенком, миссис Костелло все равно нашла бы себе оправдание. Она вышла замуж, ничего не зная об обязанностях, которые накладывает на женщину семейная жизнь. О тех самых обязанностях (Салли доподлинно знала), в которых разбирается ее мать. Возможно, она даже выполняет их с удовольствием.

Это вызывало у девушки непонятную гордость, поскольку было еще одним свидетельством силы и власти матери, ее неисчислимых умений.

– А в чьем дворе вы нашли собаку? – спросила Салли у миссис Костелло. В ее голосе звучала скука и сонная тоска долгих часов. Она намеревалась при случае повторить суровый ответ сестры Люси: «Вам следовало бы заниматься своими делами».

Миссис Костелло всплеснула руками, и Салли увидела, что не сумела расправить на больной одежду так же аккуратно, как сделали бы монахини. Полы халата обвились вокруг ее ляжек.

– Откуда мне знать, чей это был двор! – раздраженно крикнула больная. – Какая-то женщина искала мужчину. Мужчина побил ребенка, привязал его к столбу и хорошенько отхлестал ремнем. Она и еще несколько теток толклись на улице, когда я спустилась. Мы все пошли искать его по дворам. Но только меня покусали.

– Мне очень жаль, – сказала Салли. – Но теперь вам лучше.

Миссис Костелло уставилась на нее. Маленькое, испещренное трещинами морщин личико.

– Лучше? – переспросила она. – Чем же?

Из носа у нее текло. Поставив миску с бульоном на туалетный столик, Салли встала, чтобы достать из ящика еще один носовой платок мистера Костелло.

– Чем мне лучше? – крикнула ей в спину миссис Костелло. – Что сижу здесь день за днем совсем одна?

– Я же здесь, – сказала, возвращаясь, Салли. – Вы не одна.

Она поднесла носовой платок к носу женщины.

– Всеми брошена, одна-одинешенька, – прогнусавила из-под него миссис Костелло и ноющим тоном добавила: – Меня мучает боль.

Салли свернула носовой платок, снова вытерла ей лицо. Внезапно ее охватил порыв засунуть платок женщине в рот.

– Я знаю, что вам больно, – сказала она безжизненно. – Знаю.

Бедам миссис Костелло не было конца. Уходу за ней не было конца.

Салли взяла с туалетного столика миску с бульоном. Два скомканных носовых платка, полных слизи, и пропитанная льняным маслом желтая фланелька по-прежнему валялись возле нее на полу. Следовало еще прибраться. И оставалось еще немало часов, прежде чем она сможет уйти на свою смену в чайной.

Поелозив в инвалидном кресле, миссис Костелло пустила ветры и деликатно кашлянула.

Казалось, она вот-вот снова расплачется, но тут ее взгляд упал за окно, на яркий холодный свет позднего утра, и она вновь провалилась в бессмысленное созерцание. Салли прислушалась к шуму с улицы. Уловила шорох ветра о стену дома. Руки и ноги у нее зудели от желания – электризующего, настойчивого – бежать! Ее собственная пляска святого Витта.

– Мне пора уходить, – сказала она.

Она быстро прошла на кухню. В раковине метнулся в отверстие слива таракан, и вдогонку ему она вылила остатки бульона. В ее собственном доме, в доме ее матери, теперь для нее утраченном, еду никогда не оставляли неприкрытой, но она все равно оставила на плите кастрюлю из-под сваренного в монастыре бульона. Почему бы мистеру Костелло ее не вымыть, когда он вернется домой, набив живот яичницей с беконом и тостами с чаем, приготовленными ее матерью? Почему бы ему не поухаживать за собственной женой? Салли оставила грязную миску в раковине. Она взяла со стула в гостиной пальто и поскорее его надела. Потом натянула шляпку и перчатки и только тут заметила, что руки у нее дрожат.

– Ты тут? – крикнула из спальни миссис Костелло.

Салли услышала хрипы мокроты в ее голосе. Миссис Костелло закашлялась, потом снова позвала, уже со слезами:

– Тут кто-нибудь есть? – Она издала один-единственный стон – детский, полный отчаяния, поразительный своей внезапной громкостью, а потом сердито сказала себе самой: – Чтоб им всем в ад провалиться!

Салли выскользнула за дверь.

– Я вернусь завтра, миссис Костелло, – слабо крикнула она, понимая, что женщина ее не услышит.

На холодной улице Салли в полной мере ощутила груз своего дезертирства. При всех ее прекрасных намерениях она снова потерпела неудачу. Словно чей-то большой палец вдавился ей в грудь, оставив смазанное пятно на ее душе. Она несколько раз вдохнула полной грудью и выдохнула, точно стараясь сбросить какой-то груз. Лучи зимнего солнца отражались от лобовых стекол машин, от окон съемных квартир и от светлого кирпича и были такими яркими, что Салли хотелось щуриться. Какая же радость идти ничем не обремененной по холодку! Выбраться из той душной комнаты!