Уже прошел отбой, но это никого уже не интересовало. Веселье продолжалось. Костя немного оклемался и опять перебрался за стол, причем сделал он это в последний момент, когда его почти уговорили отправиться в казарму. Он накинул шинель, надел шапку Вити Грузда и рванулся за стол. После очередного стакана ему стало плохо.

Вообще Константин Константинович мог выпить много, даже очень много, без особого ущерба для трезвости мыслей. Однажды он на спор ночью в казарме залпом выхлестал бутылку водки и, не морщась, небрежно перебросил ее через плечо, а дальше продолжил уборку, которой он был озадачен старшиной.

В этот раз Кожмяков превзошел самого себя. Никто, конечно, не считал объемы выпитого, но это, мне кажется, было невероятное количество, и это «невероятное количество» вдруг прямо за столом попросилось обратно, наружу. Костя сопротивлялся недолго, возможно, чтобы освободить место для свежей дозы спиртного. Создалась угроза конфуза, потому что, кроме невесты, за столом были еще несколько дам, в том числе жена Коли Рудакова – Наталья.

Первым отреагировал Витя Грузд. Мгновенно он сообразил, что Костю вытащить из-за стола уже не удастся, и тогда Витя принял единственно правильное решение. Он мгновенно сорвал шапку с головы Кожмякова и подставил ее вместо ведра. Ситуация была спасена, все выданное Константином «на гора» уместилось в форменный головной убор, а то, что шапка была его, Грузда, Витя узнал чуть позже, когда выплеснул содержимое на снег во дворе.

Впоследствии у них проходили разборки на эту тему, в которых Кожмяков наотрез отказался признать вину, мотивируя это тем, что Витя сам подал ему свою шапку.

Спонтанное и перманентное веселье закончилось только к утру, некоторые из «первооткрывателей» успели проспаться ближе к полуночи и продолжили питие. Злющий «Конь» ушел домой.

На следующий день я отправился за некоторой надобностью в казарму. Как только я отворил дверь, бдительный дневальный начал махать мне рукой, жестом предлагая мне немедленно убраться из расположения. Ничего не понимая, я растерянно начал спускаться по лестнице. Навстречу мне поднимался похмельный Игорь Вабул. Он поведал, что разъяренный Анищенко заочно объявил мне пять суток ареста и распорядился, чтобы старшина немедленно, как только я объявлюсь в расположении, отправил на гауптвахту. Благо, что мудрый Фомин не спешил выполнить приказание, а то быть бы мне не у молодой жены под боком, а на гарнизонной «губе».

Игорь Вабул все четыре года мечтал занять маленький кабинетик в одном из военкоматов города Москвы (он был родом именно из столицы). Кажется, в начале 1982 года, после двух месяцев афганской войны, Игорь наступил на противопехотную мину, потерял ступню, и мечта его таким жестоким образом сбылась.

Удрученный, я вернулся домой. Как ни крути, а через сутки предстояло возвращаться после краткосрочного отпуска в казарму. Единственно верное решение нашел Коля Рудаков. Он же его и выполнил.

Николай достал объемистый портфель. Поставил туда несколько бутылок водки, которые так и не смогли осилить накануне мои друзья, газетный сверток со скудной закуской и отправился в расположение. Там он прямым ходом вошел в канцелярию роты. Все офицеры роты во главе с «Конем» были на месте.

Рудаков бухнул портфель на стол, громыхнув бутылками. Оторопевшие офицеры удивленно смотрели не на вошедшего, а именно на портфель. Николай, не дожидаясь вопросов, произнес: «Вот как хотите, так и думайте. Это вам подарок», – тут же козырнул, четко повернулся и строевым шагом покинул канцелярию.

На следующий день я узнал, что амнистирован, и, когда вернулся, не услышал от командования роты ни единого слова или упрека.

Не за горами был и зимний двухнедельный отпуск, который начинался, как правило, в середине февраля. Наконец, все экзамены были сданы, дисциплина благоразумно подправлена, а инцидент, в котором я оказался организатором, и вовсе был напрочь забыт.

Наступил день отпуска, семнадцатое февраля. С утра в казарме стояло радостное возбуждение. Офицеры роты разделяли нашу радость, ведь им предстояло две недели провести без личного состава. Мне кажется, что «Конь» был самым счастливым человеком в роте.

Рядовой Сапрыкин, солдат БОУПа, который был у нас каптером, раздавал парадную форму. Вначале заведующий курсантской кладовой назначался из числа курсантов. В нашу бытность ими были поочередно: Шома Гумеров из четвертого взвода, который вскоре отчислился из училища, а затем наш Боря Максимов.

Перед дверями каптерки даже образовалась очередь. Утюги в бытовке тоже были нарасхват. По команде старшины заместители командиров взводов организовали сдачу постельного белья. Я, как и все остальные, стащил простыни, снял наволочку и свернул матрац в головах кровати. Парадная форма до времени висела на плечиках в головах кровати.

Сержант Фомин с помощью двоих первокурсников принимал повзводно и по счету постельное белье. На пятнадцать часов ротный назначил построение. Все уже знали, что отпускные удостоверения с печатями лежали стопкой у него на столе вместе с воинскими перевозочными документами. В те времена их выписывали курсантам только на проезд по железной дороге, но принимали их и в аэропорту взамен авиабилетов, только с доплатой разницы в цене. Основная масса так и делала, потому что пятнадцать суток отпуска предоставлялись, включая дорогу до дома. Это потом, в офицерстве, все происходило несколько иначе.

На обед пошли малым составом. Многие старшекурсники решили не обедать, поскольку их дома ждал праздничный ужин. Даже зловредный Анищенко не стал настаивать на обратном. Он даже не вышел из канцелярии во время построения.

На команду «запевай» отреагировали вяло. «Варяга» петь не было повода, и поэтому ограничились песней: «Эх, гуляй, гуляй мой конь, пока не поймаю…» С некоторых пор по известной причине эта песня обрела особую популярность.

Ровно в пятнадцать часов рота стояла, без напоминаний одетая в парадную форму. Фомин отправился на доклад. Вернулся один, без командира роты, и объявил, что следующее построение назначено на восемнадцать часов, а парадную форму было велено сменить на повседневную. Все, дружно выражая недовольство, принялись возмущаться. Не особо стесняясь в выражениях, криками объяснили отсутствующему ротному, кто он такой и как он нехорошо поступает.

Безобразия прекратил старшина. Как всегда спокойно и едва ли не вполголоса он объяснил, что «Конь» не при чем, а команда поступила из штаба училища. Это всех немного отрезвило, но испорченного настроения не поправило.

В восемнадцать часов построение и вовсе отменили. Недовольство среди курсантов росло. Отправили старшину к ротному, чтобы он попытался узнать причину такого «беспредела». Саша вернулся ни с чем, потому что причин не знал даже Анищенко.

Вся рота валялась на голых кроватях, опершись на скатанные матрацы. Уже мало кто спал, так как успели сделать это еще днем. Чтобы скоротать время, мы, сколотив компанию из четырех человек, отправились в сушилку «храпануть», то есть сыграть в «храп». Игра не шла. Во-первых, игрокам было жалко денег в преддверии отпуска, а во-вторых, ожидание раздачи отпускных документов не давало сосредоточиться.