Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Можешь прекращать этот военизированный балаган, шеф. Эта часть проблемы закрыта.
— А какая открыта?
Мгновенно успокоившийся Князь сразу же стал самим собой — спокойным и ироничным.
— Там у меня в машине заказчик сидит. — Корн с наслаждением отхлебнул из вновь наполненной необычайно услужливым Художником рюмки. — Я б его сюда привел, да не хочется, чтоб чересчур много народу его здесь видело.
Князь сердито прищурился.
— Ты знаешь, от своих людей, особенно от тех, кто в деле, у меня секретов нет. От этих, — он кивнул в сторону жмущихся к стойке Художника и Рустама, — в данный момент тоже. Они ведь, в некотором роде… кгхм… в деле. Понимаешь?
Корн пожал плечами.
— Тебе решать…
Князь кивнул, соглашаясь:
— Да. Мне.
Андрей еще раз пожал плечами и махнул рукой застывшим у дверей автоматчикам.
— Ведите сученыша…
Когда сученыша ввели и несильным толчком в спину отправили прямо на середину лобби, Князь только удивленно хмыкнул и виртуозно выгнул левую бровь домиком.
У Глеба так тоже иногда получалось.
Но нечасто.
Потом Князь укоризненно покачал головой.
— Нда-а-а… Чудны дела твои, Господи… Впрочем, что-то подобное, наверное, и стоило предполагать. Мальчиков портят деньги и дурные компании…
Еще раз хмыкнул и устало привалился спиной к квадратной колонне, подпиравшей величественный свод главного зала старинного партийного санатория.
Говорят, здесь раньше останавливались чины не ниже завотделом республиканского ЦК…
Да и хрен с ним…
— Ну, что, юноша, рассказывайте, как докатились до жизни такой? И, самое главное, с какой целью?
— Я думал, что у него, — юноша кивнул в сторону Глеба, — кассета. Хотел забрать…
Было видно, что врать ему почему-то очень не хотелось. Князь повернул голову в сторону журналиста, встретился с ним взглядом:
— Какая еще, на хер, кассета, Глеб? Почему я ничего не знаю?
Ларин только пожал плечами и сплюнул прямо на мраморный пол лобби. Количество крови в слюне уже изрядно подсократилось, но все равно наличествовала, наличествовала, родимая…
Производила, так сказать, впечатление.
Но только не на Князя.
Глеб снова пожал плечами.
А что тут ответишь?
— Да хрен его знает, Дим. Я уж Корну говорил: знал бы, давно б отдал. Я не герой, знаешь ли…
Князь снова медленно повернулся к мальчишке:
— Так что за кассета?
Сзади неожиданно негромко покашляли, явно пытаясь привлечь внимание.
Ларин с Князем немедленно обернулись: там виновато теребил свой роскошный хвост пунцовый Художник.
— Я, кажется, знаю, что это за кассета, Князь. Ее мне подружка для Глеба передала. От Ольги. А я забыл. Ну, это… нажрался, сорри… и забыл. Думал — потом передам. Ведь наверняка херня какая-нить… откуда там чему-то серьезному взяться?
…Апперкота такой сокрушительной силы от своего худощавого шефа стодвадцатикилограммовый Художник явно не ожидал.
Да если честно, Глеб и сам от себя такого не ожидал.
С боксом-то он уже давным-давно завязал.
А тут, гляди-ка — вспомнилось…
Неожиданно…
Вот ведь, блин…
— Ты, урод, меня ж за нее убить могли, понимаешь?!
Но урод не понимал.
Он был без сознания.
Находившийся рядом Корн сполз по колонне и зашелся истерическим хохотом.
Князь пожал плечами, покачал головой и попросил охранников принести воды.
Надо было отливать бедолагу.
Причем немедленно.
…Художник, впрочем, пришел в себя довольно быстро и без посторонней помощи.
И, что характерно, зла на шефа совершенно не держал.
Странно было бы.
Князь его тут же в сопровождении двух молчаливых шкафов-охранников отправил за искомым предметом.
В номер.
Он кассету, урод, в тумбочку бросил.
И забыл.
Бывает.
Просмотр решили устроить прямо в лобби-баре. Там над стойкой был закреплен вполне приличный телевизор, а внизу, между стеллажами, легко нашлось место и для притаившегося видеомагнитофончика.
Бар был круглосуточным, и в свободное от работы время персонал, по-видимому, не особо прячась от начальства, развлекался просмотром разного рода крамольной видеопродукции.
Корн, хмыкая, только «трехиксовой» порнушки кассет двадцать оттуда вынул, не считая прочей легкой эротики.
Да и хрен с ним.
Зато теперь нормальным людям техника пригодилось.
И то — гуд.
Тихо вжикнула погрузившаяся в гнездо магнитофона кассета. По экрану сначала пошла рябь, а потом появилось лицо Ольги.
Изображение было характерно черно-желтым и в хорошо знакомом всем профессионалам «кружке». Съемка явно велась срытой камерой через «стекло» — миниобъектив, закрепленный на конце стекловолоконного провода. Ольга просто знала, где закреплен выход, и теперь в него старательно наговаривала. Внешне девушка выглядела довольно спокойной, но даже несмотря на ужасающего качества изображение, чувствовалось, что она чего-то смертельно боится.
— Привет, Глеб! Если ты видишь эту запись, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Значит, до меня добрались. Прощай. И пожалуйста, отомсти за меня. Ты можешь, я знаю. Это очень легко. Просто предай ЭТО огласке. И все. Нет, не все. Я знаю, что ты не ханжа, но все-таки хочу объясниться. Да, мое агентство было борделем для них. Но… По-другому здесь просто не выжить. Никак. Прощай. Я люблю тебя…
Изображение погасло, пошли черно-белые помехи, а потом, внезапно, возникла совсем другая картинка.
И профессионалу Ларину хватило буквально трех минут, чтобы понять, почему Сочнов-младший был готов связаться хоть с чеченами, хоть с чертом, хоть с дьяволом, чтобы получить эти кадры в свои руки.
Или хотя бы просто уничтожить.
Любой ценой.
Наш народ может простить политику многое.
Пьянство.
Свинство.
Траханье с дорогими и не очень проститутками.
Но такого он не сможет простить никогда.
Слишком уж своеобразными оказались сексуальные пристрастия мэра Сочнова. Настолько своеобразными, что в глазах электората вполне бы могли поспорить и с педофилией.
Алексей Игоревич предпочитал быть «рабом».