— Нет-нет, только… Знаете… — О, что она может сказать? Как разговаривают с таким человеком? Лучше сразу взять быка за рога и покончить с этим. — Я хотела поговорить с вами по поводу… Ну, по поводу того, не передумаете ли вы… Я имею в виду, имею в виду уходить?.. — Она не могла продолжать и, опустив голову, перестала постукивать пером.

— Ничего, мисс, не беспокойтесь, — спокойно ответил он. — Вы были расстроены, понимаю. Мистер Уотерз боится, что, если я уйду, то могу рассказать. Он меня не знает. И мне кажется, никто здесь не знает. Я не болтун, и что мне не нравится, так это то, что они подставили вас для этого разговора, они не могут не знать, что вы желаете, чтобы я ушел. И вы этого желаете с самого начала. Так что мне лучше уйти…

— О, ну что вы. Вы ошибаетесь, Брэдли, очень ошибаетесь… В этом нет ничего личного. Я имею в виду, что вы столько здесь сделали… библиотеку, окна и всякое другое. Поверьте мне, в этом нет ничего личного, разве что…

Она замолчала, и они оба сидели, не произнося ни слова.

— Разве что, мисс?

Она посмотрела на него и чуть улыбнувшись, ответила:

— Вы же не можете отрицать, что вы не совсем обычный слуга. Это потому, что вы не были воспитаны для такого рода жизни. Городское воспитание… большая разница.

— Вы хотите сказать, что я недостаточно кланяюсь, мисс?

От ее улыбки не осталось и следа. Кланяюсь? Да, она имела в виду именно это. Но она имела в виду еще и кое-что другое. Он выбирал слова. Улыбнись ему счастье, как его братьям, и он стал бы кем-нибудь, в нем есть эта внутренняя сила. Ведь вот: он учился плотницкому ремеслу, и он великолепный плотник. А если бы он учился праву или бизнесу, он преуспел бы не меньше.

Это не имело отношения к ее радикальному образу мысли, она еще раз улыбнулась, на этот раз теплее, согласно кивнула ему и сказала:

— Да, мне кажется, я это имела в виду, не кланяетесь. Думаю, вам было бы очень трудно привыкнуть к этому, правильно, Брэдли?

— Все зависит от обстоятельств. Я бы, например, не задумываясь преклонился бы перед знающим или мудрым человеком, который научил бы меня чему-нибудь.

— Да-да, я могу понять… перед мыслями или словами образованного человека…

— Не обязательно образованного.

— Нет? — В ее голосе прозвучали одновременно и вопрос, и удивление.

И он повторил:

— Нет, судя по некоторым образованным людям, их интеллект равен нулю. Существует большая разница между образованностью и интеллектом. По крайней мере, мне так представляется.

Конечно, он прав. Странно. Но она всегда соединяла эти два понятия, считая, что интеллект дается образованием. Но с чего бы это они вдруг заговорили об этом?

Как будто прочитав ее мысли, он сказал:

— Но интеллект и образование это не то, о чем мы с вами говорим. Вопрос стоит так: остаюсь я или ухожу?

— Да, Брэдли, вопрос стоит так: остаетесь вы или уходите?

Он молча смотрел на нее. Их разделял стол, но ее лицо, казалось, росло и росло, пока не заполнило всю комнату. Он встал и коротко произнес:

— Я остаюсь, пока во мне есть нужда.

— Спасибо, Брэдли. — Она тоже поднялась со стула.

— Спасибо, мисс. — Это слово он произнес негромко и с серьезным лицом.

Когда он уже подошел к двери, она остановила его:

— Брэдли!

— Да… мисс.

Он вопросительно смотрел на нее, но она не сразу собралась, чтобы договорить то, что хотела сказать:

— Если… если вам захочется… продолжить свое чтение, можете пользоваться библиотекой. Там… всякие книги, некоторые очень специальные, но не сомневаюсь, вы найдете что-нибудь интересное.

— Я… обязательно, мисс. Спасибо, мисс, — ответил он, но выражение лица у него не изменилось.

Когда за ним закрылась дверь, Агнес повернулась к столу, положила на него ладони, положила на них голову, но тут же пружиной выскочила из-за стола, услышав громкий возбужденный голос, доносившийся со стороны холла. Это Милли. Такой крик всегда предвещал какую-то перемену в ее поведении, и, как правило, не к добру.

Агнес распахнула дверь, побежала по коридору и внезапно остановилась, потому что в конце его увидела Брэдли. Он стоял лицом к Агнес, опустив руки, а перед ним стояла Милли, положив руки ему на плечи и прижимаясь к нему.

Она медленно подошла к ним, и, когда она оказалась почти вплотную, Роберт с кривой улыбкой взглянул на нее.

— Милли говорит, будто рада, что я остаюсь, мисс, но, прошу засвидетельствовать, я ее никак не утешаю.

Агнес опустила голову, прикусила губу, с трудом сдерживая смех. Но когда она взяла Милли за талию и потянула к себе, глаза у нее искрились смехом, и этот смех отразился в его глазах. Они смотрели друг другу в глаза, и разделявший их барьер, в создании которого участвовали оба, разрушился. Но тут же с еще большей ясностью обнаружилась разделявшая их неизмеримая пропасть.

Была среда, двадцать четвертое декабря одна тысяча девятьсот тринадцатого года. Весь день Роберт провел в Ньюкасле, бегая по магазинам. Теперь у него есть что-нибудь для каждого, не очень большое, но все новое, за исключением одной вещи, и эта вещь была для него находкой. Это было первое издание «Деревенских прогулок» Коббета. Даже не захватанное, он уплатил за него полкроны. Он читал эту книгу раньше, в институте, в Джерроу. Теперь он спрашивал себя, правильно ли тащить в лес дрова. И еще, не переходит ли он границы, предлагая ей такой подарок? Впрочем, посмотрим. Последнее время у них сложились ровные отношения, можно было подумать, что они подписали перемирие после того утра, когда вместе рассмеялись по поводу Милли.

За эти несколько недель Агнес повеселела. Стала свободнее, раскованнее. По крайней мере так было, пока не вернулся молодой хозяин. С ним Роберту никогда не найти общего языка. Если после завершения учебы Стенли взбредет остаться дома, а не отправиться вслед за братьями или заняться каким-либо делом за пределами поместья, Роберту с ним не ужиться.

На днях Стенли выразил пожелание, чтобы Милли носили еду наверх, когда он в столовой.

Очень странно, но последние недели Милли разговаривала и действовала настолько нормально, что временами было трудно поверить, что у нее что-то не в порядке с головой. С тех же пор, как домой вернулся брат, она вновь стала говорить нелепые вещи, а на днях вдруг заявила: «Мне все равно, если Стенли запрет меня в комнате, потому что я умею летать. Я умею летать. Умею. С помощью глицинии. Возьму и полечу». Потом, проходя мимо западного крыла дома, он посмотрел на глицинию. Ее ветви распластались по всей стене до самой крыши, некоторые были толщиной в руку. Ну, конечно же, она могла полететь с помощью глицинии, взять и слезть по ней. Не так уж она глупо говорила. И ничего неразумного не было, когда она сказала: «Если Стенли позовет меня погулять, как папа, я с ним не пойду».