Из Пятигорска дальнейший путь посольства лежал через Ставрополь, Новочеркасск и Воронеж. Везде встречая широкое русское гостеприимство, персияне могли убедиться воочию, как русские люди легко забывают обиды, даже затрагивающие их национальную честь и самолюбие. После шестинедельного путешествия, 14 июля, в половине седьмого вечера, посольство добралось, наконец, до Коломны.

Отсюда оно должно было иметь торжественный въезд в первопрестольную русскую столицу. Принц въезжал в Москву в богатой карете, запряженной шестью лошадьми цугом, предшествуемый и сопровождаемый конными отрядами казаков и жандармов. На всем пути его следования до Серпуховских ворот и далее по Тверскому бульвару стояли войска, отдававшие военные почести с музыкой и орудийной пальбой, которая прекратилась только тогда, когда высокий гость остановился наконец перед домом графини Разумовской, где было приготовлено для него роскошное помещение. Здесь его ожидали почетный караул, городские власти и именитое купечество, встретившее его с хлебом и солью. Сюда же, спустя короткое время, прибыл и московский генерал-губернатор, князь Димитрий Владимирович Голицын, который как хозяин города приветствовал принца с благополучным прибытием.

Едва отдохнув от пути и никого не предупредив о своем намерении, Хосров-Мирза отправился к матери Грибоедова, чтобы выразить ей скорбь, которую причинила Персии смерть ее сына. Растроганный до глубины души слезами несчастной матери, Хосров-Мирза старался утешить, успокоить осиротевшую мать, – и, как рассказывают, сам горько плакал. Такой благородный поступок нашел себе большое сочувствие в обществе и сразу расположил москвичей в пользу юного принца.

Несколько дней, проведенных посольством в Москве, были посвящены осмотру ее исторических памятников. Хосров-Мирза был везде и всем интересовался. Но особенное внимание его обратил на себя хранящийся в Оружейной палате матросский костюм, который Петр Великий носил в Саардаме. Грубый материал и простой вид одежды поражали персиян, никак не умевших согласовать вопиющую простоту ее с величием русских венценосцев. Однако же, когда один из свиты, рассматривая костюм, засмеялся, Хосров-Мирза серьезно заметил ему: «Помни, что если бы Петр не носил такого костюма, то русские не имели бы флота и земля их не была бы тем, что она есть».

Около 20 июля принц оставил Москву, 2 августа прибыл в Петербург, где для него был приготовлен Таврический дворец. Императорская фамилия жила в то время в Петербурге, и потому прием принца состоялся только 12 августа, когда император Николай возвратился в столицу.

В этот день, в десять часов утра, генерал-адъютант граф Сухтелен явился в посольский дом, чтобы приветствовать Хосров-Мирзу от лица государя и затем пригласить его отправиться с собой в Зимний дворец. Эта поездка была опять церемониальным, торжественным шествием. Процессия открывалась дивизионом конногвардейцев в их парадной, рыцарской форме, с распущенным штандартом, музыкой и литаврами; далее, в предшествии дворцовых служителей, тянулся длинный ряд придворных экипажей, и уже за ними ехала посольская карета, окруженная царским конвоем; дивизион кавалергардов замыкал процессию. Все улицы, по которым проезжал принц, были запружены народом, окна и балконы домов украшены коврами, фестонами и разноцветными флагами.

Император Николай принял принца в Георгиевском зале, стоя у ступеней императорского трона. По обе стороны его стояли: вся царская фамилия, государственный канцлер граф Нессельроде, Государственный совет, Сенат, главный штаб, дипломатический корпус, генералитет и все офицеры гвардии; в соседних комнатах разместились армейские штаб– и обер-офицеры, все лица, имевшие приезд ко двору, и именитое купечество.

Хосров-Мирза сам нес шахскую грамоту и, приблизившись к императору на несколько шагов, сделал глубокий поклон и произнес от лица персидского монарха следующую извинительную речь:

«Могущественнейший Государь Император!

Спокойствие Персии и священный союз, существующий между Вашим Императорским Величеством и великим обладателем Ирана, моим повелителем и дедом, были противны духу зла. Он воздвиг в Тегеране толпу неистовую, совершившую неслыханное злодеяние, жертвой которого стала российская миссия. Такое злополучное происшествие покрыло глубоким мраком скорби весь наш дом и всех его верноподданных. Ужаснулось праведное сердце Фетх-Али-шаха при мысли, что горсть злодеев может привести к разрыву мира и союза между его высочеством и великим монархом России.

Он повелевал мне, внуку своему, поспешить в столицу Вашей державы. Он уверен, что глас мой, глас правды, обратит на себя милостивое внимание Вашего Императорского Величества и сделает дружбу между двумя величайшими и могущественнейшими государями мира – незыблемой.

Мне поручено именем могущественного моего повелителя просить об этом Вас, великий государь! Предайте вечному забвению происшествие, оскорбившее равно двор российский, как и двор персидский. Пусть познает вселенная, что и при самом ужасном случае два мудрых монарха откровенно объяснились и все недоумения, все подозрения – исчезли, всему положен конец вожделенный».

Затем началось чтение шахской грамоты, которую император принял из рук Хосров-Мирзы и передал графу Нессельроде.

Шах выражал живейшую горесть по поводу случившегося печального события, говорил, что правительство персидское перед правительством русским «покрыто пылью стыда» и что лишь «струя извинения может омыть лицо его».

«От обширного ума великого нашего благоприятеля, украшающего вселенную, – писал шах, – зависеть будет, принять милостиво или отринуть извинение». Грамота окончилась даже стихами Саади:

Положив грамоту на нарочно приготовленный для нее стол, граф Нессельроде ответил принцу от лица императора следующей речью:

«Его Императорское Величество повелевает мне уверить ваше высочество в том совершенном удовольствии, с каким он внимал объяснениям вашим и изъявлению праведного сетования от лица вашего государя. Движимый чувствами великодушными, Его Величество, шах, не мог, конечно, без ужаса взирать на злодейство, имевшее целью расторгнуть дружественные связи между двумя державами, еще недавно примирившимися. Посольство ваше долженствует рассеять всякую тень, которая могла бы помрачить взаимные сношения России с Персией после происшествия столь плачевного.

Да будет уверение это принесено вами Его Величеству, шаху. Да будет он убежден в непоколебимой воле Его Императорского Величества хранить мир и утверждать узы дружбы, возобновленные в Туркменчае.

Избрание вашего высочества для этих объяснений весьма приятно Государю Императору. В этом вы благоволите удостовериться теми чувствами, которые выражены мною от имени Всемилостивейшего моего Государя».

По окончании речи император подал руку Хосров-Мирзе и сказал ему: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие».

На следующий день Хосров-Мирза имел частную аудиенцию у государя, в Елагинском дворце, на которой он просил о сложении с Персии оставшихся неуплаченными двух куруров контрибуции. Ему отвечали через министерство, что Россия, после тегеранского события, и без того показала довольно умеренности, чтобы теперь, когда объяснения по этому обстоятельству едва приведены к благополучному концу, думать о новых снисхождениях.