Из хранившегося в УКГБ по Смоленской области секретного уголовного дела по обвинению П. Г. Киселёва и его сына В. П. Киселёва в сотрудничестве с оккупантами (которое, несмотря на тяжёлые обвинения, впоследствии было прекращено), из протоколов допросов П. Г. Киселёва и его сына, а также A. M. Субботкина и Т. И. Сергеева следует, что эти показания были даны сотрудникам НКГБ практически сразу после освобождения, но затем тщательно скрывались. При этом П. Г. Киселёв не только полностью подтвердил данные во время оккупации показания, но и конкретизировал их в том, что, говоря о расстрелянных, имел в виду поляков. Протоколами допросов Киселёва, Субботина, Сергеева из того дела подтверждается: показания Киселёвым были даны немцам добровольно и соответствовали тому, что он действительно видел.

Когда после освобождения Смоленска предпринимался ряд мер для ликвидации „советского следа“ в Катынском лесу, в ходе „предварительного расследования“ там работала комиссия из представителей центрального аппарата НКГБ СССР, которая передопросила всех перечисленных свидетелей. Все они коренным образом изменили свои показания. Теперь Киселёвстарший показал, что якобы немцы избиениями и угрозами вынудили его утверждать, что поляков расстреляли в 1940 г. органы НКВД, и неоднократно заставляли выступать с этим сообщением перед различными делегациями в Катынском лесу. В действительности же Катынский лес всегда был излюбленным местом массовых гуляний населения. И только с момента оккупации район дачи НКВД огородили и запретили туда заходить под страхом смерти. В августе — сентябре 1941 г. немцы стали завозить на грузовиках и гнать колоннами польских военнопленных в Катынский лес, откуда затем были слышны выстрелы.

Аналогичные показания П. Г. Киселёв дал на заседании комиссии Бурденко, на пресс-конференции по итогам работы этой комиссии. В таком же виде они были закреплены в официальном сообщении. Аналогично и соответственно показаниям Киселёва были изменены и показания его сына и Сергеева.

Более того, в сообщении утверждалось, что в результате избиений в гестапо Киселёву-старшему якобы были причинены увечья, что подтверждалось актом врачебного обследования, а из показаний Сергеева следовало, что от избиений в гестапо у П. Г. Киселёва отказала правая рука. Но Киселев в своих первых показаниях ничего об этом не говорил, в акте не выяснялся вопрос о времени и механизме получения травмы плеча, а на подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г., Киселёв во время выступления перед врачами международной комиссии свободно держит в правой руке микрофон. Поэтому следствие пришло к выводу, что травмы руки у П. Г. Киселёва не было».[12]

Оказывается, в уголовном деле на Киселёва были подшиты какие-то первичные показания, которые противоречили окончательным показаниям, но из этого дела тогдашними следователями УКГБ Смоленска почему-то не были удалены, а «тщательно» в этом деле скрывались. Как, интересно? Когда прокурор это дело читал, следователи Смоленского УКГБ на эти страницы грудью ложились? Ну ладно, поверим в эту галиматью и вдумаемся в те показания Киселёва немцам, которые, по уверениям ГВП России, «соответствовали тому, что он видел».

14. Итак, Киселёв живёт на хуторе близ места расстрела, работает сторожем и подсобным рабочим в доме отдыха НКВД, возле которого поляки и закопаны. Но по геббельсовской легенде, НКВД ещё в 1934 г. окружил будущее место расстрела поляков колючей проволокой и никого туда не пускал. Как же Киселев туда ночью пробирался, чтобы обнаружить «свежие холмики» могил? Под пулями энкаведистов, охранявших место расстрела? Затем он, рабочий дома отдыха НКВД, месяц сидит на станции Гнездово в 5 км от своего места жительства и места работы и наблюдает, как поляков из вагонов сажают в грузовики. А кто же за него на даче НКВД ворота открывал и картошку чистил? Ещё, из Гнездово в 1940 г. поляки перевозились в лагеря на автобусах с закрашенными окнами, причём днём, а не ночью. Гестапо этого не знало, соответственно и Киселёв врал про «грузовики» и «ночь». Что ни строчка, то и противоречие, а ГВП за наши деньги нам же и впаривает — вот святая правда! И смотрите, какие нынешние прокуроры тонкие аналитики: раз на фото у Киселёва в правой руке микрофон, то значит его в гестапо не били. Неужели в гестапо работали такие идиоты, чтобы представлять иностранным комиссиям Киселёва в избитом виде? Да и сколько весит микрофон, чтобы его не удержать даже больной рукой? (На самом деле с микрофоном всё ещё смешнее, но об этом позже).

15. То есть, по мнению ГВП, верить нужно только тем, кто работал на гестапо, и только тогда, когда они на него работали. И упаси Господь, если этот человек на гестапо не работал, тогда, по мнению ГВП, верить ему абсолютно нельзя. Подтверждений этих слов в «расследованиях» ГВП полно, к примеру, то, что следователи ГВП сотворили с дневником Меньшагина, бургомистра Смоленска во время оккупации его немцами. Предыстория тут такая.

Когда наши войска подошли к Смоленску, Меньшагин удрал с немцами и был пойман только в 1945 г., когда комиссия Бурденко следствие уже закончила. Меньшагин получил 25 лет, выйдя из тюрьмы был устроен в дом престарелых и там за деньги надиктовал на плёнку и отправил на Запад свои воспоминания.[13]А его заместитель, профессор Базилевский, с немцами не удрал, сам в 1943 г. явился в НКГБ и сам рассказал всё, что знал об этом деле. К этому времени НКГБ в архивах смоленской управы нашли записную книжку Меньшагина, где были такие записи, адресованные начальнику русской полиции в Смоленске Умнову: «Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру… Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Козьих Горах (Умнову)».[14]Базилевский, хорошо знавший почерк шефа, подтвердил, что это почерк Меньшагина, кроме этого, тогда же НКГБ провела графологическую экспертизу, что было нетрудно сделать, поскольку до войны Меньшагин был известнейшим адвокатом Смоленска и написанные им ходатайства хранились в судебных архивах всех судебных инстанций СССР.

16. Однако сегодня следователи ГВП по этому эпизоду пишут следующее:

«Фабриковались и другие фальшивые документы, подтверждающие показания лжесвидетелей. В частности, сотрудниками оперативно-следственной группы НКВД был „найден“ так называемый блокнот бывшего бургомистра Смоленска Б. Г. Меньшагина, в котором имелись записи о расстреле польских военнопленных. Эксперты НКГБ СССР дали заключение, что все записи в блокноте были сделаны Меньшагиным. В сообщении комиссии Бурденко и на Нюрнбергском процессе советским обвинением делались ссылки на Меньшагина и на записи в его блокноте. Как видно из книги Меньшагина „Воспоминания“, изданной в Париже, он никогда не приписывал расстрела поляков немцам и не делал никаких записей об этом в блокноте. После освобождения Меньшагина из тюрьмы (после 25 лет заключения) и его ознакомления с показаниями „опознавшего“ блокнот Базилевского, в своих „Воспоминаниях“ он написал, что они „совершенно не соответствуют действительности“ и ничего подобного не было. Всё это легко можно было бы проверить, взяв непосредственно у Меньшагина образцы почерка для исследования. Однако этого сделано не было: работавшие с вещественными доказательствами оперативники были заинтересованы отнюдь не в установлении истины. Выводы экспертизы почерка Меньшагина нельзя считать обоснованными и объективными. Объективно в них только то, что почерк в блокноте и на четырёх образцах почерка, представленных на исследование, идентичен, но кому он принадлежит, неизвестно. Утверждение Базилевского, что это почерк Меньшагина, не может приниматься во внимание, поскольку он сотрудничал с НКВД. С учётом всех этих обстоятельств, а также того, что самого Меньшагина скрывали в Московской, а затем Владимирской тюрьме и не взяли у него подлинных образцов для сравнительного исследования, следует признать, что „блокнот Меньшагина“— фальшивка, сфабрикованная в НКВД».[15]