Год, проведённый затем в санатории у подножья горы Асама, был самым безмятежным в его жизни. В ту пору, когда на голых лиственницах лопнули почки и они быстро зазеленели, Андо неожиданно навестила мать. Она сказала, что живёт сейчас неподалёку на вилле Тигатаки, и познакомила его с новым мужем. Им оказался вовсе не тот студент Токийского университета, как много раз рисовалось в его воображении, и всё же её муж выгодно отличался от его грубого торговца-отца, он приветливо улыбался и имел весьма галантные манеры. Он сказал, что видел Андо ещё школьником в форме с украшенным золотым позументом воротничком, то есть получалось, что они с матерью познакомились задолго до того, как она развелась с его отцом. Летом мать часто навещала его вместе с мужем и каждый раз приносила какие-нибудь гостинцы. Но фрукты, как правило, портились, а книги покрывались пылью. «Может, тебе ещё что-нибудь нужно?» — спросила мать. Он ответил: «Денег» — и стал плакаться на свою тяжёлую жизнь в лагере. Мать заплакала и оставила ему конвертик с большой суммой денег. В конце лета мать с мужем перебрались в Токио. Её муж сказал на прощанье: «Выздоровеешь — приезжай» — и оставил ему визитную карточку, на которой значился их адрес: «Хонго, ул. Мотомати». Это было всего в десяти минутах ходьбы от дома его отца на улице Суэхиро в районе Канды.

Скоро лиственницы стали желтеть, а потом и вовсе осыпались, и в горах наступила зима. Вокруг санатория были только голые деревья и сухая трава, солнечные лучи бесцеремонно вторгались в палату. Многие из пациентов клиники, которая и раньше была заполнена едва наполовину, подались в более тёплые места, остались только несколько стариков, которым лень было двигаться с места, и он, Андо. Старики целыми днями сидели у телевизора или просто зевали, а после ужина сразу же ложились спать, его же такое бесцельное времяпрепровождение тяготило. Заскучав, он стал подумывать о возвращении в Токио, но понимал, что отец ни за что не примет его. Когда его должны были перевести из больницы Маэбаси в санаторий, отец ограничился открыткой с наставлениями, он ни разу не навестил его и даже не прислал ни одного письма.

Зима выдалась затяжной. Когда в газетах появились фотографии расцветшей в Токио сакуры, у Асамы ещё белел снег, тропинки были скованы льдом, деревья в лесу были однотонно бурого цвета. Однажды, когда Андо вышел прогуляться, ему на глаза попался автобус, идущий до станции, и он неожиданно для самого себя вскочил в него. Заглянув в кошелёк, он обнаружил там несколько полученных от матери конвертиков. Доехав до станции, он без всяких колебаний купил билет до Токио.

В Токио было тепло, по улицам шли легко одетые люди, и его облачённая в пальто фигура казалась нелепой и провинциальной. Большую часть денег он потратил на модную демисезонную одежду, потом отправился кутить в давно знакомые ему Асакуса и Уэно, провёл ночь в Санъя и в результате остался без единого гроша. На следующее утро с раскалывающейся с похмелья головой он вышел на станции Окатимати и, дойдя пешком до улицы Суэхиро, быстро прошёл мимо родного дома и стал подниматься по задней лестнице храма Канда-мёдзин, в котором часто играл в детстве. У него кружилась голова, его подташнивало, по всему телу разливалась невыносимая усталость. Когда он добрался до самого верха лестницы, всё его тело было покрыто испариной, от тепловатого пота резало глаза.

Он как раз свернул на улицу Мотомати, когда ему захотелось в уборную, но он решил потерпеть до дома матери. Однако сбился с дороги и, пока искал нужный ему дом, наткнулся на полицейский пост. Ему очень уж не хотелось обращаться за помощью к полицейскому: он был одет слишком роскошно для лицеиста, к тому же в прошлом его несколько раз задерживали за неблаговидное поведение в разных злачных местах, поэтому он свернул в первый попавшийся переулок. Дорога резко пошла вверх, его опять замутило и стала кружиться голова. Вокруг были одни жилые дома, никаких туалетов на пути не попадалось — город отказывал ему в удовлетворении самых насущных потребностей. Задыхаясь, он брёл мимо домов с опущенными шторами и закрытыми ставнями. Тут ему попалась на глаза школа, и, недолго думая, он вошёл внутрь. В детском туалете двери кабинок расположены низко, поэтому его могли увидеть, но ему было уже не до этого. Вместе с экскрементами и рвотой его организм покинула боль. Его поразило, что такая сильная боль исчезла в результате всего-навсего выброса каких-то веществ из организма. Наконец обретя душевное равновесие, он услышал звонкие детские голоса. Судя по всему, шёл урок родной речи. Он с умилением подумал о том счастливом ещё времени, когда сам учился в начальной школе. Внезапно — возможно, причиной был витающий в воздухе запах мочи — ему вспомнилось, как однажды, уже в третьем классе, он обмочился ночью, и мать больно ущипнула его за задницу. Пальцы у матери были тонкие и удивительно нежные. Рассматривая по-детски неумелые изображения половых органов на дощатых перегородках, он с удовольствием вспомнил, как сам рисовал что-то в этом роде. Справив нужду, долго не мог сдвинуться с места: ему казалось, что если он поднимется, то заключённый в этой кабинке счастливый мирок его детства тут же рассыплется в прах.

Вдруг послышался звук шагов. Он торопливо привёл в порядок одежду, готовый спасаться бегством, и усмехнулся, представив себе, как нелепо должен выглядеть со стороны. Но ведь он не сделал ничего плохого, ничего, из-за чего надо было прятаться и убегать. Однако, заметив приближающееся издалека яркое желтовато-зелёное платье, присел, стараясь укрыться за низкой дверью. Надежда сменилась тупым отчаянием, когда он понял, что эти суетливые лёгкие шаги принадлежат ребёнку. Шаги приблизились как раз к его кабинке. Ручка двери дёрнулась несколько раз, после чего шаги переместились к двери соседней кабинки. Тогда он поднялся. Высунулся, рассчитывая напугать, но перед ним оказался узкий девичий затылок. Шейка, как цветочный стебель, поднималась из зелёного, отороченного кружевами воротничка. Девочка стояла, повернувшись к нему боком, она не замечала, что за ней наблюдают, он видел её нежные, беззащитные, словно распахнутые настежь окна, глаза. Девочка вошла в соседнюю кабинку и тут же приступила к делу. Он с удовольствием прислушивался к звуку энергично бившей упругой струйки. Теперь он был совершенно спокоен и, когда понял, что девочка не заперла за собой дверь, открыл свою. И едва она закончила справлять нужду, тут же выскочил из кабинки и, рванув на себя соседнюю дверь, ворвался внутрь.

На миг девочка оцепенела от страха, но тут же завопила и стала отбиваться. Этого он не ожидал, ему казалось, что удастся как-нибудь улестить её. Схватив её за шею, которая извивалась, словно шланг, вырвавшийся из рук пожарника, он стал сжимать её изо всех сил, словно стараясь остановить воду. Вода перестала литься, и шланг бессильно повис. Когда тяжёлая, как арбуз, голова девочки ударилась о его грудь, он подумал: «Я убил человека». При этом ничего не почувствовал, только слегка удивился: «Надо же, как, оказывается, легко умереть…» В тот же миг его охватило нестерпимо сладостное чувство, словно мёд перетекло из груди в низ живота, разлилось по всему телу. Он сорвал красные трусики, которые всё ещё оставались спущенными, и обнажил нижнюю часть тела девочки. Она была совсем ещё ребёнком, но её по-женски округлые ягодицы и тонкая талия разбудили в нём желание. Обессилев, он впервые взглянул ей в лицо. Покрасневшая, ещё тёплая кожа, правильные черты лица — она была красивой, как ему и рисовалось, когда он разглядывал её профиль. Он аккуратно протёр тело девочки туалетной бумагой и усадил её, прислонив к стене, чтобы не падала. Затем закрыл дверь и, не оглядываясь, вышел на улицу, залитую лучами весеннего солнца.