В спортзале, снятом Фурио Стеллой на деньги, полученные с хористов, я встретил девушку. Именно эту девушку, а не какую-нибудь другую, хотя я не знал ни ее имени, ни фамилии. Какое это имеет значение? Главное, что я ее встретил, и встретил там, где уже сказано. Я ведь решил, что больше в спортзал ходить не буду, а она как раз пришла туда впервые. Так судьба (или случай?) устроила нам эту встречу — в спортзале Фурио Стеллы, при остальных хористах, однажды вечером, в четверг.

Не каждому дается это почувствовать, тут нужен ocoбый нюх. Один бейрутский коммерсант в нескольких строках, торопливо набросанных в блокноте, утверждает, что он почувствовал это, сидя на какой-то террасе на берегу моря в Остенде. В тот же вечер коммерсант (некий Ф.Х. Паульсен, торговавший пальмовым мылом) был обнаружен мертвым: он умер при подозрительных обстоятельствах в своем гостиничном номере. Листая его блокнот, полицейский агент обнаружил эту поразительную запись и немедленно сообщил о ней начальству. Ф.Х. Паулъсен и не пытался описать свое ощущение, он только утверждал, что сразу же почувствовал «нечто такое», и добавил ряд довольно банальных эпитетов, сопроводив их несколькими восклицательными знаками. Полиции, занимавшейся расследованием обстоятельств убийства, его запись не позволила продвинуться пи па шаг. Увы, записка торговца не помогла и ученым, заинтересовавшимся этим делом. Однако ясно, что он имел в виду какой-то запах, и находятся люди, утверждающие, будто речь идет о запахе Рая. Но на чем основаны подобные утверждения? Группа ученых специалистов побывала на месте происшествия, чтобы тщательно исследовать все обстоятельства. Но что смогут они сказать нам об этом запахе? Удастся ли им установить его происхождение? Результаты исследований ученых окутаны глубокой тайной, никакие сообщения не просочились наружу, но рано или поздно сенсация может взорваться как бомба.

Когда я впервые пришел в спортзал на виа Чичероне, я был до такой степени захвачен мыслями о пении, что не видел лиц хористов, да и сам спортзал тоже не разглядел как следует. Мой взгляд все время был устремлен вверх, хотя наверху ничего, кроме потолка, не было. Лишь позднее я привык отличать одного хориста от другого, запомнил имена некоторых своих коллег во время коротких разговоров в перерывах между занятиями. В общем, нельзя исключить, что Мириам присутствовала на занятиях и до того знаменательного четверга, когда я увидел ее впервые. В тот вечер (мы разучивали «Rex Pacificus» Палестрины — мотет на шесть голосов) я внес в занятия некоторую сумятицу своим мысленным пением. Мои воспоминания несколько сумбурны: перепалка с Фурио Стеллой, растерянные хористы с их комментариями, маэстро, призывающий меня к порядку со своего подиума, Мириам, стоящая по правую руку от меня, рядом с Сапьенци (Сапьенци смеется), и блики неонового света на лепных карнизах. Мириам смотрела на меня и, наверно, восхищалась моим поведением, тогда как другие отпускали всякие замечания. Сапьенци же все смеялась, а потом стала петь одна. Занятия окончились раньше, чем обычно, сразу после моего спора с маэстро.

Спускаясь по лестнице, я услышал за спиной шаги — шаги Мириам, опередившей остальных. Я спросил ее просто: тебе в какую сторону? Она показала рукой направление. И мне туда же, сказал я. В общем, получилось, что у нас вроде бы уже есть какая-то договоренность, во всяком случае так выглядело, а если этого и не было, то вполне могло быть.

Преследуя определенную цель, я предложил Мириам обойти вокруг замка Святого Ангела. Шли мы молча, Хотя замок в действительности был древнеримской усыпальницей, сейчас его все почему-то считают средневековой крепостью. Крепости обычно осаждают, и мне хотелось внушить Мириам эту мысль — мысль об осаде крепости и победе. Большая, между прочим, разница — сказать что-то прямо или сделать намек, когда уже сложилось естественное взаимопонимание. Выразить свои мысли без слов, через молчание, через магию вещей — искусство. Некоторые вещи словно специально для этого созданы и говорят сами за себя, нужно только заставить их заговорить. Можно заставить заговорить замок, улицу, стену, растение. Даже камень можно заставить заговорить. Мириам шла рядом и молчала, слова были не нужны.

Мы прошли через мост Святого Ангела с его знаменитыми скульптурами. Это узкий мост, а в разлив воды Тибра поднимались почти до сводов опорных арок. Идти по мосту с женщиной — что тут такого? Но для меня это было чуть ли не приключением. Два человека (Мириам и я) сильнее ощущают взаимную близость, если проходят по мосту, а не по тротуару или по площади. Вероятно, я мог бы сказать что-нибудь, помочь себе словами, но на белом свете существуют не одни только слова. История моей любви началась именно так, с долгой прогулки, которая заменила долгую беседу. Автомобили проносились мимо — на то они и автомобили! — а прохожие не обращали на нас никакого внимания, как не обращают внимания друг на друга незнакомые люди; поскольку мы с Мириам были для прохожих незнакомцами, они шли мимо, не глядя на нас.

Так мы прошли всю виа Джулия. В семнадцатом веке по ней прогуливались папы, у знаменитых наложниц были здесь свои квартиры и дома. И у кардиналов тоже. Статуи Сан-Филиппо Нери, Сан-Бьяджо делла Паньотта и Санта-Мария дель Орацьоне е Морте и по сей день наблюдают за прохожими из ниш в стенах своих церквей. Виа Джулия — прямая улица длиной ровно в километр. В начале шестнадцатого века кто-то из пап торжественно открыл ее, и с тех пор она оставалась неизменной на протяжении всех четырех с половиной веков, а это порядочно. Нас все время тянуло идти посреди улицы — так к середине стекается вода в русле реки, — потому что на виа Джулия нет тротуаров и мостовая к середине как быуглубляется.

Казалось, Мириам прекрасно понимает язык этой длинной — целый километр — и прямой улицы, похожей на долгое объяснение в любви. Дело было не просто в том, чтобы пережить какое-то приключение (прогулка по мосту Святого Ангела), а в том, что это приключение прекрасно могло вылиться в традиционное взаимопонимание, то есть во взаимопонимание, отвечающее традиции.

Я спросил у Мириам, как ее зовут (имя Мириам я сам придумал). Это неважно, сказала девушка. Неважно так неважно, но должен же я тебя как-то называть, сказал я. Называй как хочешь, ответила она. Мириам, сказал я.

Судя по всему, имя ее устроило. Изо рта Мириам вырывались белые облачка, словно она курила. Я был горд, что окрестил — подходящее слово! — такую девушку.

Виа Джулия навевала желание быть кардиналом давних времен, князем Римской церкви в пурпурной мантии и в башмаках с серебряными пряжками. Я чувствовал, как шевелится во мне этот старинный персонаж, я просто нутром чувствовал, как он растет во мне со всем его шуршащим шелковым облачением, с его величественными жестами, латинскими псалмами, григорианским пением, слышал звуки органа и ощущал, как срываются с моих губ похожие на проклятия латинские восклицания (О saluîaris hostia!) и церковные мотеты, которым я научился в спортзале Фурио Стеллы. Кардинал двигался, благословлял прихожан, величественно разводил руками, раздавал пинки, топал ногами. Я испытывал острую боль от этих пинков, у меня даже дух перехватывало, приходилось закусывать губы, крепко стискивать зубы, чтобы не закричать. Остроносые башмаки, носки башмаков с серебряными пряжками, серебряные пряжки остроносых башмаков кардинала разрывали мне диафрагму. Это была мистическая боль.