— Ставлю молочко на плиту, милый! Сейчас приготовлю… — принимаюсь кивать я и подхожу к газовой плите. Молоко я уже налила в небольшую кастрюльку, но газ разжечь не успела.

— Мам, а можно дяде пойти со мной и починить масынку? — Петя делает бровки домиком, и я не могу ему отказать, но кажется, что Евгений не нуждался в моём одобрении.

Он проходит мимо меня и оказывается рядом с сыном, а у меня сердце начинает работать быстрее отбойного молотка, когда вижу, как быстро им удалось найти контакт. Петя вообще закрытый ребёнок, он особо ни с кем не общается из местных, а тут так быстро сразу симпатией проникся.

Чувствует кровиночку?

И тут меня осеняет: чтобы забрать ребёнка Евгений должен сделать анализ ДНК. Он просто обязан сделать тест. Пока я законный опекун Пети, я не отдам ребёнка, а дальше мы придумаем как поступить… Может быть, сам мужчина снова откажется от идеи забрать ребёнка себе? Он ведь уже отказался, когда Юля к нему ездила…

Молоко начинает закипать, и я хватаю пачку с манкой в руки, чтобы плавно насыпать немного и получить кашу без комочков. В душе зарождается надежда на то, что я смогу отстоять права за своего сына. Потому что Петя мой сын. Это я была с ним в самые непростые времена. И я не позволю просто взять и забрать его у меня.

Пока я думаю, как правильнее всего поступить, каша начинает пригорать. Хорошо хоть, что реакции достаточно, чтобы сделать всё за сотую долю секунды. Я быстренько переливаю кашу в тарелку, чтобы не напиталась запахом гари, потому что иначе Петя кушать не станет, и заливаю кастрюлю водой.

Вот и додумалась…

Ох уж эти мысли, терзающие душу…

Смотрю в сторону комнаты Пети, откуда доносится смех Евгения и крик сына: — Белу на аболдаж!

Они там что пиратские игры устроили?

Ноги подрываются пойти к ним, но я удерживаю себя. Каша немного остынет, и я позову сына есть, а потом мы с его отцом поговорим, как взрослые люди, которым следует искать компромиссы.

Я слышу, как открывается входная дверь и смотрю на неё. Лёша стоит на пороге и с улыбкой разглядывает меня. Однако улыбка какая-то натянутая, фальшивая, что ли. Лёша похож на бешеного обиженного человека, и мне становится не по себе. Ещё не хватало бы, чтобы Петя стал свидетелем ссоры.

— Мань, я неправ был. Слушай, давай замнём эту ссору, а? Как-то нехорошо на душе, что вот так получилось. Ладно? Это же городской, ты бы не стала с ним! — он смотрит на мужскую обувь, стоящую на коврике, и замолкает.

Я слышу, как хрустят костяшки его пальцев. Хватаю пуховик, накидываю его на плечи, а попутно засовываю ноги в валенки.

— Выходи! — строго говорю я, и он выходит.

— Он чё у тебя щас? Ты совсем уже с ума сошла? Какого чёрта происходит, Маша? — начинает рычать Лёша, а я стараюсь не смотреть ему в глаза, чтобы не видел, как больно и обидно мне от этих претензий.

Мне и без него тошно, а теперь он ещё со своими возмущениями…

— Лёш… Всё гораздо сложнее, чем тебе кажется! Этот мужчина не совсем простой заезжий, он…

— Ну давай! Договаривай! Любовник, да?

Ярость начинает закипать внутри, как лава в жерле пробудившегося вулкана. Я бросаю на Лёшу злой взгляд и негромко цокаю языком.

— У тебя одно только на уме, что ли? Этот мужчина отец Петькин! Ясно тебе? Он за сыном приехал!

— О как! Ну тогда я прямо сейчас пойду и пожму ему руку! Молодец, что вспомнил об отцовских чувствах и о том, что ты не обязана тянуть чужого ребёнка.

— Лёша, ты дурак? — не выдерживаю я. — Ты как такое говорить можешь, вообще?

— А что я не так сказал? Ты растила чужого ребёнка!

— Это мой сын! — кричу я на него так, что даже у самой в ушах звенеть начинает.

Мышка, которая притаилась за веником, тут же выскакивает и бежит к своей норке. Ну вот. Я и животное бедное испугала. Провожаю её взглядом и отмечаю, что надо бы поменять пол, потому что такими темпами они и в доме начнут пешком ходить.

— Это не твой сын! — хватает меня за плечи Лёша и смотрит в глаза. — Поиграла в Мать Терезу и хватит. Это не твой сын! Поняла? Твой сын будет, когда мы его сделаем и родишь! Это будет твой сын! А Петька не твой… Так что радуйся, что батя нашёлся.

Я понимаю, что Лёша и не планировал в будущем налаживать с Петей контакт. Он хотел сплавить мальчика, сделать так, чтобы его в нашей семье и не было. В эту секунду мне становится очень больно. Обида начинает скрести душу, а от влюблённости, которую я испытывала к этому человеку, не остаётся и следа. Лёша убивает всё хорошее одним махом, и мне хочется наброситься и выцарапать ему глаза.

— Уходи, Лёш, пока я не огрела тебя чем-нибудь тяжёлым! — выдыхаю я, стараясь не смотреть на него, чтобы не видеть эмоции, написанные у него на лице.

Его счастье добьёт меня, и я могу разрыдаться, а я не хочу этого. Я сжимаю руки в кулаки и мысленно перебираю сложные названия медикаментов, только бы отвлечься на что-то.

— Да иди ты! Дура! Одумаешься ещё! Поймёшь, что я прав!

Лёша выходит, а меня обдаёт порывом холодного ветра, который тут же врывается в помещение и заполняет его, пока дверь не захлопывается. Глаза щиплет, но я пытаюсь подавить обиду. Мне нельзя плакать, чтобы Петька не заподозрил неладное. Он покушает, а потом отправлю его поиграть и переговорю с Евгением. Должен быть какой-то выход из этой ситуации, чтобы никто не пострадал, ведь в первую очередь будет задета ранимая душа ребёнка! А я не хочу, чтобы Петька мучился, и если ему будет лучше с родным отцом, так тому и быть…

Я возвращаюсь в дом и замираю, глядя на то, как Петька с удовольствием уплетает кашу, а Евгений рассказывает ему историю, судя по обрывкам фраз, о космическом пирате. Оба улыбаются и даже не замечают меня, пока я не делаю шаг вперёд, и половица под ногами не начинает скрипеть.

— Мама! Мама! А Женя мне такую истолию интелесную лассказывает! — говорит сын и улыбается. Он светится, как солнышко на небе в ясный день, и мне становится тошно.

Сыну понравился Евгений. Он чувствует связь с мужчиной, и я не смогу бороться с этим. Я снимаю пуховик и вешаю его на крючок.

— Молодцы какие… — отвечаю, стараясь скрыть горечь в голосе.

Ну и что я могу сказать теперь этому мужчине? Я не отдам вам сына, хоть он и тянется к вам? Не смогу я так поступить ради Петьки. Он так мне не радуется, как ему. Потому что я неродная мать, и детская душа чувствует этот обман. Она рвётся к родной крови…

Разворачиваюсь к печке и присаживаюсь, чтобы подкинуть дрова. Мне хочется скрыть слёзы, наворачивающиеся на глаза и готовые хлынуть в любую секунду.

— Я уже подкинул дрова! — слышу голос Евгения и встаю.