донесся голос из-за двери. — Не бойся…

Открывая дверь, Николай лихорадочно перебирал в памяти всех, кому мог принадлежать этот голос, который он уже когда-то слышал. Но когда и где?

Вошедший стряхнул с волос капли дождя, вытер о домотканую дорожку босые ноги. Ботинки он продолжал держать в руке.

— Что, не узнаешь? — прошептал он, ухмыльнувшись.

— Нет, не припоминаю, — ответил Николай, чувствуя, как его охватывает тревога.

— Ну что же ты, Коля… — словно упрекал незнакомец. — Я работал на базе, Никодим Лаворик… Лаворик, — повторил. — Ну, припомнил?

— Ага, теперь припоминаю… Проходите, — сказал Николай, освещая дорогу в свою комнату. Тревога его нарастала.

Стук незнакомца разбудил всех в хате. Мария Степановна испуганно прислушивалась, стараясь узнать, что за человек пожаловал к ним в такую непогоду и в такое позднее время. Ядзя старалась ее успокоить, шепотом убеждала, что бандиты осторожничать бы не стали, значит, партизан, а может, у человека несчастье, помощь нужна.

Наконец Виктор Акимович, знавший всех от старого до малого во всей округе, вскрикнул:

— Это же исчезнувший Лаворик! — и, увидев недоумение на лицах женщин, добавил: — Да господи, тот самый, что работал в кооперативе. Разговоров еще столько было из-за него…

— Это тот, что райпотребсоюзовскую базу обворовал и скрылся? — спросила Ядзя. — Да он же как в воду канул несколько лет тому назад. О нем никто и не слышал…

— Что ему нужно в нашем доме? Сообщников ищет! Бандит! — Мария Степановна задыхалась от волнения. Голос ее вот-вот мог сорваться.

— Успокойся, мама, тише! Ведь он может услышать, — уговаривала ее Ядзя. — Коля сам разберется что к чему.

Они сидели молча на кровати друг подле друга, терпеливо дожидаясь конца разговора Коли с Лавориком.

До войны Николай Мамонец работал в Жалянском сельпо, куда товар доставлялся с базы Тучинского райпотребсоюза. В то время заведующим базой был Лаворик. Николай, а иногда и Мария Степановна, которая часто помогала сыну, ездили за товаром на базу и лично знали Лаворика. Но как-то накануне войны, в мае — начале июня 1941 года, возвратившись из Тучина, Николай привез тревожную весть: на районной базе, где работал Лаворик, похищены дефицитные товары на большую сумму. Исчез и сам заведующий. Тогда же ходили слухи, что Никодим Лаворик, будучи членом организации украинских националистов, действовал по заданию ее главарей и бежал в Польшу, оккупированную гитлеровскими войсками. Еще ходили слухи, что якобы в ближайшее время Германия начнет войну против Советского Союза…

«С чем же пришел сейчас этот Лаворик? — думала Мария Степановна. — Конечно же, не с добром. И что скажет ему Николай?»

Более двух часов продолжалась беседа между Лавориком и Николаем. Уходя, Лаворик попросил хозяина, чтобы тот проводил его. Николай оделся и, тихонько прикрыв за собой дверь, исчез в темноте вместе с непрошеным гостем.

Возвратился он угрюмый.

— Важную должность предлагают мне, — сказал он и горько усмехнулся. — Главаря. В банду хотят втянуть… Говорят: против немцев бороться.

— И что же ты ему ответил? — еще больше всполошилась мать.

— Я сказал, что мне нужно подумать…

— О чем?! О чем тут думать?!

— Ой, мама, думать есть о чем. С ними надо по-хорошему, чтобы узнать их планы.

— Куда ты проводил его? — поинтересовалась Ядзя.

— До ветряков на Лысой горе. Там немного постояли и разошлись. Он пошел по дороге на Тучин, я — домой.

— Что-то недоброе чует мое сердце, — сказала мать. — Будь осторожен, Коля. Эта игра может дорого стоить.

…И теперь, после совершившегося, я чувствовал свою вину. Я верил Николаю, как самому себе, я безгранично верил всей семье Мамонцов, но этого было недостаточно, чтобы им верили другие. Я боялся, что, узнав об этой встрече, Николай Грачев из предосторожности прекратит связь с хутором. Николай Мамонец тоже боялся недоверия к себе и поэтому запретил мне об этой встрече кому бы то ни было рассказывать. И лишь теперь я понял, как мы оба были неправы. «А теперь поздно… Вот во что обходятся ошибки в этой сложной и тяжелой борьбе…» — думал я.

— Так Николай тебе ничего не говорил? — переспросил Грачев.

Я упорно молчал.

5

День клонился к закату. Петр с Пашуней едва переставляли ноги. Усталость, появившаяся сначала в ногах, теперь будто переломила тело надвое в пояснице, залегла ноющей болью между лопатками. Она перечеркивала воспоминания, растворяла мечты, в которых Петр рисовал себе картину будущей встречи. Перед глазами все дрожало, все казалось таким же усталым, как и он сам. Еще шаг, второй, третий, еще один, еще…

Петр остановился, глотнул морозного воздуха и спросил Пашуню, которая шла впереди:

— До хутора сколько? Шесть километров? — он тяжело дышал. — Я не дойду, — и развел руки, как бы показывая ей, что вот он весь, совершенно обессиленный.

— Петрик, мы же почти дома…

— Скоро вечер, и не дай бог встретить полицаев. Ты же знаешь, чем это может кончиться, — сказал он уже раздраженно. — Так что лучше заночевать здесь. К тому же я действительно дальше не могу идти.

— Подожди, Петрик, подожди, — уговаривала Пашуня с надеждой в голосе. — Кто-то едет. Слышишь, колокольчик?

Из серой дымки, которой был затянут, словно паутиной, весь этот пасмурный день, появились неясные очертания упряжки. Гнедые, закусив удила, бодро бежали в облачке пара, выбивавшегося из раздутых ноздрей. Став посреди дороги так, что объехать ее было невозможно, Пашуня замахала обеими руками.

— Тпру-у-у! — ездовой натянул вожжи, и лошади остановились. — Чего тебе надо? Что случилось? — прохрипел старик недовольно.

— Дяденька, подвезите нас в Леоновку! Мы сегодня целый день в дороге. Так устали, что дальше уже идти не можем. Подвезите нас… — умоляющим голосом просила Пашуня.

— В Леоновку? Мне не совсем по пути…

— Мы вам заплатим. Помогите, прошу вас. Брата домой провожаю. Он совсем из сил выбился, не может идти.

— Откуда это он, такой немощный? — уже более добродушно поинтересовался старик.

— Из плена… Почти три года был в Германии, — рискнула Пашуня.

— Ох, беда-то какая. Ладно уж, садитесь, раз так, подвезу… В Леоновку? Чьи же вы будете? Я ведь всех знаю в здешней округе, — добавил он с гордостью.

— Марии Мамонец дети, — выпалила Пашуня, боясь, чтоб не отказал старик. — Может, слышали?

— Ну как же, как же… Там у лесочка хутор под дубняком? Два взрослых сына? Верно? Как же не слыхать? Слыхал… Хозяйственная женщина… Вйо-о! Ан-но! Быстрей пошли! Вйо-о! — прикрикнул он на лошадей, которые, почувствовав тяжесть, замедлили бег.

— Остаться вдовой и воспитать четверых — это дело нелегкое, совсем нелегкое. Да еще все хозяйство на плечах, и всю мужицкую работу тянуть надо одной. А ты кто будешь? — обратился он к Пашуне. — Не