красными, видимо от недосыпа, глазами и почти белыми, словно снег, губами.

Она аккуратненько присела за стойку и просипела:

— Можно, пожалуйста, Асканели2.

Такой заказ был крайне неожиданным, что я даже вначале растерялся и минут пять не мог найти нужную бутылку и то, которая оказалась у нас в единственном экземпляре.

Она выпила первый бокал чуть ли не залпом, и из глаз её выступили слёзы, а затем и послышался плач навзрыд.

— Ну, что вы, что вы? — начал успокаивать я и налил стакан воды. — Успокойтесь! Что случилось?

Женщина едва пригубила воды, затем буквально выхватила бутылку коньяка у меня из рук, и сама себе налила. Залпом выпила весь бокал.

— Одна я осталась, понимаешь?! Одна! — сиплым голосом сквозь плач говорила она. — Сыну едва год, а я одна! Я не знаю, как мне жить!..

— Ну-ну-ну, не стоит, — всё ещё старался успокаивать я, думая, что её просто бросил муж. — Может он ещё вернётся…

Она посмотрела на меня тяжёлым взглядом своих воспалённых глаз, из которых сочились слёзы и прошептала:

— Оттуда. Не возвращаются… Нет его больше… Похоронила я его…

Тут мне стало одновременно не по себе и неловко.

— Извините пожалуйста! Я вам искренне сочувствую…

Женщина налила себе ещё конька и также залпом опустошила бокал.

— Вы хоть бы закусывали, а то ж погубите себя так, — внимал я к её разуму. — На кого ребёнка-то оставите тогда?

— Я не знаю… я не знаю, что вообще мне делать… Мне двадцать четыре года, все мои подружки счастливы, а я своего мужа хороню…

— Жизнь же на этом не заканчивается, — старался я подбирать слова. — В конце концов, вам есть ради кого жить!

— Это всё я виновата! — продолжала она говорить о своём. — Мы ж поругались с ним в тот вечер. Я говорю, мол, зачем тебе, Женя, ехать к друзьям своим? А он, дескать, не виделись давно, надо бы! Я-ему — с ребёнком побудь, а он-мне — успею ещё… и пошло у нас с ним — поехало…

Снова она опустошила бокал, громко сглотнула, зажмурив глаза и скривив лицо, и продолжила:

— Столько всего наговорили друг-другу. Я и говорю, дескать, пошёл вон! А Женя смотрит на меня так тяжело и говорит, как на духу помню: «Эх, Людмила…». Знаешь, он ведь меня так редко называл! То Люсей, то Милой, то Людой… а тут… ну, думаю, совсем уже… Пошла к сыну тогда. Сижу с ним. И тут слышу на улице хлопок какой-то и, причём, громкий такой… Сразу что-то в сердце моём ёкнуло, но, думаю, ладно, может накручиваю я себя? А мысли все об одном — глянь в окно! Я смотрю и не вижу сквозь свет фонаря, — вроде как, наша машина лежит перевёрнутая, а вокруг люди собираются… Я как выбежала! Я в жизни никогда так с лестниц не спускалась! Прибегаю — смотрю — а правда, наша машина… а что с Женей? Гляжу — вот он… как всегда, не пристегнулся, откуда-то кость торчит и кровь… кровь откуда-то идёт!.. Я и грохнулась в обморок… Очухиваюсь в больнице, а мысли только две: сынок… и Женечка… где они все?! А ко мне врач такой аккуратненький подходит — спрашивает, мол, вы жена такого-то? Я ж понимаю, что про моего мужа говорят, хоть и башкой ударилась о мостовую! Говорю, да… и тут его фраза…, и я уже почти ничего не помню… я плакала… головой об стену билась… по полу каталась… мне так стало стыдно и горько от того, что я всего этого наговорила ему, а он вот так разбился прям у дома!..

Людмила снова налила бокал, и я заметил на её макушке целый пучок седых волос.

— Знаешь, не за себя обидно больше — за Сашку, за сына! Я ж его без папы оставила! Вот, как?! Как мне, скажи, теперь жить со всем этим?!

Она уже рыдала, сжимая в одной руке бокал, а на другую опёрлась лбом. Кое-какие посетители уже начинали на неё нервно поглядывать и перешёптываться, делая какие-то свои выводы и говоря между собой всякие колкости в её адрес. Увы, с этим ничего не сделаешь — такова человеческая природа, тем-более у нас — не разбираться в том, что у человека на душе, а лишь глядя на его поведение делать свои поспешные заключения, да гнобить его….

— Вы знаете, — попытался я сказать нечто успокаивающее, — мне по жизни, в общем-то, повезло — сам не сталкивался с подобным… Но мне знакомо ваше горе, и я вам искренне сочувствую. Мне жаль, что помочь я могу только тем, что лишь подолью коньяка, чтоб вам ненадолго полегче стало. Но вы же знаете, что ваша жизнь на этом не кончилась. Вам Сашку поднимать надо! К тому же, вы ещё молоды и, как бы дико ни звучало, у вас ещё всё впереди… Вы — верующая?

— Да…

— Не сомневайтесь, в таком случае, Бог точно пошлёт вам нужного человека, а Евгений поймёт вас — поверьте. В конце концов, я уверен, он простил вас уже, видя ваши страдания, а сидя тут передо мной, мне думается, вы расстраиваете его. Он бы такого не хотел…

Людмила начала поднимать голову. Глаза всё ещё были краснющими, но как будто живее.

— Знаете, вы, наверное, правы…, — сипела она. — Он бы такого не хотел…

— Вот, видите!.. — улыбнулся я.

— Мне… мне домой надо… к Сашеньке… — засуетилась Людмила, хватаясь за голову и направляясь к выходу, но, вдруг, резко остановилась.

— Ой… — схватилась она за голову. — Сколько с меня?

— За счёт заведения! — улыбнулся я, решив оплатить её заказ из своего кармана, ибо видел её горе и понимал насколько ей тяжело. — Купите на эти деньги, лучше, что-нибудь для своего сына!

— Нет… нет… я так не могу…, — судорожно мотала головой Людмила.

— Слушайте, — убеждал я, — вам сейчас тяжело, а деньги нужны будут! Погуляли — и хватит! Надо о сыне заботиться! А мы от такой суммы не обеднеем!

Я чувствовал, как на меня начинают косо поглядывать некоторые клиенты, однако, я чётко понимал на что иду, к тому же, администратор меня бы понял, если б ему сказали об этом.

— Так что, идите спокойно. Выпейте воды только, съешьте ломтик лимона, чтоб от вас сильно не пахло и идите.

— Спасибо вам!.. — слегка плача ответила Людмила, выпивая стакан воды.

— Да не за что! — отвечал я и, буквально, чувствовал, как у меня расплывается улыбка на лице. — Заходите, как-нибудь, ещё, будем вам рады!

Женщина скрылась за дверьми, ведущими наружу, а у