– А сегодня какое? – спросил Иван, наклоняясь к окошку.

Продавщица мило улыбнулась генералу.

– С утра девятнадцатое было!

– Отстал от жизни, – пошутил Жилин.

Пройдя всего десяток шагов, он столкнулся с человеком, которого никогда не встречал, но из глубины сознания всплыло: Емельян Кондрат, товарищ по Испании.

– О, здорово! – удивился и обрадовался Емельян. – Тоже загореть охота? Ты с Машей? И я хожу парой, ха-ха!

– Выдался отпуск, и махнули на юг вместе, – улыбнулся Иван. – А то ведь моя Мария, как Пенелопа, вся жизнь ее – ожидание. Я же странствую по войнам. А тут перерыв небольшой, как не воспользоваться…[4]

– Ну и правильно! А мы тут по соседству. Ну, крепкого тебе загара, ха-ха! Давай!

– Давай…

Вернувшись, Жилин даже не посмотрел в сторону администратора.

Поднявшись к себе, полковник бросил газету на стол и прошел к Маше.

«Жена» прихорашивалась, сидя у трюмо. Иван опустился на кровать, перехватывая взгляд женщины в зеркале.

– Купаться когда пойдем? – улыбнулась она.

– Никогда, – серьезно ответил «муж».

Машины бровки полезли вверх, а рука с расческой задержалась.

– Что-то случилось, Котя?

– Случилось. В это воскресенье начнется война.

Нестеренко так резко повернулась к нему, что халатик распахнулся.

– Это правда?

Жилин кивнул.

– Все очень и очень плохо, Маша. 24-го меня арестуют, через два дня придет твой черед.

Женщина смотрела на него неотрывно. Плечи ее опустились.

– Это из-за того… что… ну, что в апреле было?

– А-а, когда я ляпнул сдуру? Да нет, Машечка… Не в том беда, что я Сталину наговорил, а в том, что наделал. Война будет страшная! Долгая! Миллионы сгинут! А в ВВС полный развал. Да за это убить мало!

– Ну, Котя… Ты же совсем чуть-чуть побыл главнокомандующим! Почему это ты должен отвечать за чужие ошибки?

– Должность у меня была такая – отвечать. А я…

– Кому надо, разберутся, Паша!

– Не разберутся, – жестко сказал Жилин. – Нас тупо расстреляют. Обоих. И готово дело.

Мария расширила глаза, поверив сразу. Ее муж, отчаянный храбрец, физически не способен был панику разводить. Значит, правда…

– Что же нам делать? – упавшим голосом проговорила она.

– Тебе нужно скрыться, хотя бы на месяц, а я… Мне кое-что известно, Маша, и… Нет, лучше тебе побыть в неведении. Уходить надо, и срочно. Пока за нами следит только «добрейший» Платон Николаич, а вот потом… Короче, переодеваемся в штатское и неброское, форму берем с собой, может пригодиться. Деньги, документы… Все остальное бросим тут.

– У меня там… – слабо запротестовала Нестеренко.

– Я знаю, что у тебя в чемоданах, но бежать с ручной кладью не получится.

– О-ох…

Жилин встал и приобнял Марию, та доверчиво прижалась к нему.

– Все будет хорошо, верь мне. Ты же знаешь, у меня всегда был хоть какой-то, но план! Одевайся.

– Да-да…

Сборы были недолги, и вот супружеская чета – он с портфелем, она с хозяйственной сумкой – покинули номер.

Иван Федорович, лишенный, в отличие от Павла Васильевича, склонности к лихачеству, ощущал в этот момент неприятную боязнь и тревогу. Что их ждет?

Жилин усмехнулся: вот как раз о «них» он не переживал.

Маша была ему симпатична, но не более. Пускай память Рычагова с ним – память, но не чувства. Нет, речь не о том, чтобы бросить Марию – и пусть живет, как хочет.

Просто подступают воистину черные дни, война на носу, и единственный способ уберечь эту женщину – дать ей шанс укрыться, хотя бы на время. А после… Бог весть.

А. Голованов, командир 212-го отдельного дальнебомбардировочного авиаполка, май 1941 года:

«Через несколько минут Павлов уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

– Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин… А как насчет Голованова? Ясно.

Он положил трубку.

– Не в духе Хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе!»

Спускаться в фойе «Иван-да-Марья» не стали – санаторий они покинули через пустовавшую столовую.

На кухне вовсю гремели кастрюли, и за их дребезгом никто не расслышал, как лязгнул засов на двери служебного входа.

С той стороны на многократно крашенной двери висела табличка «Посторонним вход воспрещен!», но пациенты санатория частенько тут прошмыгивали – так было ближе до моря.

Вот и Жилин воспользовался тайной тропкой – через садик, между раскидистыми кустами магнолий и прямо к ограде, где недоставало одного кованого прута – щель оказывалась достаточной для тех, кто в меру упитан.

Иван пролез первым и помог выбраться Марии. Та протащила за собой сумку, поправила платье и сказала очень серьезным голосом:

– Если послепослезавтра война, что ты собираешься делать?

– Воевать, – обронил Жилин.

– Я с тобой, – решительно заявила Нестеренко.

– Маша…

Мария помотала головой.

– Коть, я не кулёма какая, что станет за тебя цепляться и хныкать по любому поводу. Я, между прочим, майор авиации! Ты же не на танке воевать собрался, надеюсь?

– На истребителе, – улыбнулся Иван.

– Ну вот! Будем воевать вместе.

Жилин задумался. Все уже продумано, все решено…

И он терпеть не мог, когда кто-то нарушал его планы.

Но совершить побег вдвоем с Машей… Это может получиться – одиночка всегда вызывает больше подозрений, чем парочка.

И совесть мучить не будет…

– Ладно, – сказал Иван, – вместе так вместе.

– Спасибо, Котя! – просияла женщина.

– Идем.

– А куда?

– На базар!

– За продуктами?