Утром я, даже не надеясь повлиять на решение, сказала Джо, что ему осталось потерпеть всего полтора года. Что через полтора года мне исполнится восемнадцать, я поступлю в колледж и слезу с его шеи. «Мы справимся!» – обещала я.

Джо сделал вид, что вообще не испытывал никаких колебаний. «Кеннеди, это даже не обсуждается!» – ответил он. Ну да ладно. Стены здесь совсем не такие толстые, как ему кажется.

Сейчас Джо двадцать девять. Я ввергла его жизнь в хаос, ведь у него за плечами нет шестнадцатилетнего опыта отцовства. Но я стараюсь хотя бы не усугублять ситуацию.

Возвращаюсь в комнатушку, где у Джо раньше стоял телик. Теперь туда втиснута моя постель, стол, туалетный столик и всякие коробки. Единственное украшение – фото в рамке на подоконнике у кровати. Его сделали прошлой осенью: на нем я, Элиот и мама. Мы поднялись на маяк, ветер развевает мои волосы, они лезут в рот к Элиоту, он пытается меня оттолкнуть, а мама смеется. Это последнее фото, где мы вместе. Тогда мама брала нас с собой на конференцию на выходные.

Снимок сделал мамин коллега – он же новый бойфренд – Уилл. Это он предложил вылазку на маяк. И, видно, не думал, что мама возьмет нас с собой. Честно говоря, я бы предпочла в последний день перед отъездом как следует помокнуть в бассейне, но мама настояла.

Двести двенадцать ступенек вверх. Мама рассказывает об истории этого места. Элиот комментирует конструкцию маяка. Уилл поправляет их обоих, а я пытаюсь отключить слух и веду ладонью по холодному камню стен, считая про себя ступеньки винтовой лестницы. Мамин голос эхом разносится по колодцу маяка.

Жаль, что я не слушала ее и теперь не могу вспомнить, о чем она рассказывала. Но в память врезались интонации – на фоне подсчета ступенек, который я вела. Элиот, наверное, слушал маму, и вовсе не из необходимости – ему всегда было интересно узнавать что-то новое. Несмотря на удивительное внешнее сходство, мы с Элиотом были очень разными. Мама всегда отшучивалась: «Клянусь, я растила их одинаково!» И Элиот любил повторять одну и ту же шутку: «Как только ты за порог, я запирал ее в чулане». Но он врал – он никогда так не делал. В этом был весь Элиот: брал на себя вину за то, что слишком высоко установил для меня планку своим поведением.

Фотография, одежда, компьютер – вот и все вещи, которые я потрудилась распаковать. Оптимистка, помните? Я переношу данные с флешки на компьютер. С ними что-то не так. И не в том смысле, что телескоп наконец уловил не только фоновый шум. Странные показатели заставляют меня думать, что он сломался.

Радиотелескоп работает на частотах, на которых можно передавать сигналы в космосе. Данные обычно фиксируются в виде «кардиограммы» с чередованием невысоких пиков и ровных участков.

А сегодня ее нет. То есть телескоп не зафиксировал даже фоновый шум. Далеко не сразу я понимаю, что прибор работал на неверном канале. Получается, он оказался настроен на другие частоты. Или такие показатели стали результатом вмешательства в его работу.

Элиот сам установил спутниковую тарелку и программу. Мне остается только покрутить бегунок, пока на экране не показывается участок с данными, зафиксировавшими необычную активность. И сразу же пульс учащается. Передо мной повторяющийся рисунок, закономерность: высокий короткий всплеск-пик, длинная пауза, снова всплеск-пауза. Похоже на сигнал. Послание.

Я вглядываюсь в монитор, пока не утыкаюсь в собственное отражение: рот открыт, глаза вытаращены. И вдруг понимаю, что имею дело с серьезной ошибкой. Или программа дала сбой, или телескоп. Потому что активность зафиксирована там, где вообще не может быть никаких частот. Программа отражает типичный радиосигнал в типичном диапазоне – за одним исключением: он отрицательный.

Отрицательный. Вздох разочарования. Пусть я учу физику всего год, но я прекрасно знаю, что отрицательных частот не бывает. В нашей реальности точно. И уж наверняка Элиот не программировал телескоп на запись подобных штук. Бессмыслица какая-то.

Надо проверить еще раз. Все-таки один год физики… Ввожу в поисковую строку «отрицательная частота». Что ж, результат ожидаемый: такая существует только в теоретической математике, а в жизни – нет. Проверяю снятые данные, смотрю, когда они были собраны. Странные показания начали фиксироваться сразу после часа ночи и фиксировались еще некоторое время – а потом я остановила программу.

Чертов Марко! Лишь бы они с компанией не повредили ночью тарелку. Надеюсь, Лидии не пришло в голову повисеть на ее краешке, а Саттону – запустить в нее пивной бутылкой. Надеюсь, Марко не споткнулся о конструкцию и не сбил ось.

Возможно, программа дала сбой. Но это еще хуже. Здесь я вообще не знаю, с какого боку подступиться. На улице пекло. Но деваться некуда: еще шесть миль на велике.

На вид с тарелкой все в порядке. Но ее устанавливал Элиот, и я не очень понимаю, как там все устроено. Угол наклона прежний, внешне конструкция выглядит хорошо. Кабель проложен под землей, так что его пока можно не проверять. Пожалуй, стоит начать с самых вероятных причин.

Я иду в противоположную от дома сторону, перелезаю через изгородь, пересекаю поле. Направляюсь к коттеджам стандартной постройки: два этажа, гараж на две машины, живописные дворики. Марко живет в третьем по счету справа от того места, где я выхожу с поля, не с дороги. Перед домом припаркован его зеленый седан, значит, родительская машина – или обе – в гараже.

Звоню в дверь. Слышу шаги. Открывает мать Марко в костюме для фитнеса. Она без макияжа, волосы небрежно собраны в небрежный пучок. Вот так – расслабленная, домашняя – она очень напоминает мою маму, и я невольно отвожу взгляд.

– Здрасьте, а Марко дома?

Мама Марко смотрит на меня с удивлением и сочувствием – к этому выражению я уже привыкла, каждый день вижу на лицах учителей и других родителей, – затем выдавливает из себя улыбку.

– Кеннеди, как я рада тебя видеть! А ты звонила ему? Он еще спит, наверное. – Мама Марко распахивает дверь и, откашлявшись, приглашает меня войти.

– Я на минутку, – уверяю ее.

Я стучу в дверь Марко, мысленно считаю до пяти и вхожу. Он рывком садится на постели. Судя по тому, как он откашливается, – дрых. Как обычно. Зато даже не спрашивает, что я здесь делаю, а плюхается на спину и делает жест рукой в знак приветствия. Его так сбило с толку мое присутствие, что и у меня сжимается желудок. Последний раз я такое испытывала, когда в сентябре впервые пришла к нему в гости поработать над школьным проектом. Тогда я знала, что нравлюсь ему, он знал, что нравится мне, и предвкушение было таким всепоглощающим, что весь мир в моей голове вертелся вокруг Марко.

Текущее положение дел: пять шагов до ног Марко.

– Марко, – произношу я, и он прикрывает глаза ладонью. – Вы ночью трогали телескоп?

– Что? Ты о чем? – Он трет глаза, снова садится на постели, перекрещивает под простыней ноги и произносит: «Привет, Кеннеди» так, будто мы начинаем все с начала.

Я делаю шаг к нему.