бы этот рецепт работал, я бы менял рубашки каждый час.

3

Вечером я вошел в свой дом словно провинившийся школьник, скрывающий двойку от родителей. Я двигался скованно, старался не встретиться с супругой взглядом, изображал усталость. После вчерашнего бардака гостиная и кухня предстали в идеальном порядке. Катя славно потрудилась, разбирая коробки, и я позавидовал — ей было чем заняться.

— Наконец. Почему так долго? — встретила меня на кухне озабоченная супруга. Она вытерла руки, смахнула со лба прядь волос и убавила пультом громкость телевизора. — И Юля шифруется. Я ей несколько раз звонила, а она сообщения в ответ присылает.

— Что пишет? — спросил я и ужаснулся фальши своего голоса.

Но Катя не обратила внимания. Одной рукой она подцепила телефон со стола, другой небрежно качнула пальцами в направлении плиты:

— Я уже поужинала, ты сам положи себе сколько хочешь.

Она набрала номер дочери, напряглась в ожидании, гладкий лоб прорезала морщинка тревоги. Неожиданно вместе с гудками она услышала ответную трель из кармана моих брюк. Ее правая бровь взметнулась вверх, вопросительный взгляд уперся в мое смущенное лицо.

Вот я растяпа! Забыл отключить звук! Делать было нечего, я склонил голову и выложил на стол белый смартфон, который мы недавно подарили Юле на день рождения.

Пришлось признаться:

— Юля не может говорить. И сообщения тебе посылал я.

После работы я снова заезжал в больницу. Дочь пришла в сознание, была напичкана обезболивающими, а ее чарующие глаза, которые так обожали фотографы, постарели на десять лет. И самое ужасное — вместо волнующей поволоки в них поселилось темное отчаяние.

— Кто это сделал? — подавив ком в горле, спросил я у Юли.

Говорить или качнуть головой она не могла, лишь беспомощной хлопнула веками: не знаю. И заплакала. Я сжал руку дочери и тоже не смог сдержать слез. Я не знал, как ее утешить, дрожь в моем голосе и беспомощный вид только расстроили бы ее.

— Держись, — выдавил я, и был благодарен медсестре, выпроводившей меня из палаты.

Узнав телефон дочери в моей руке, Катя медленно опустилась на стул. Ее сузившийся взгляд прощупывал меня так, словно под привычной одеждой прятался незнакомый человек.

— В чем дело? — спросила она.

Я мучительно подбирал слова:

— Все в порядке. Почти. Самое худшее уже позади. Наша Юля в больнице, но ты не волнуйся.

— Что случилось? — настаивала жена.

Мне стоило больших трудов рассказать о произошедшем так, чтобы Катя не упала в обморок. А потом потребовалось еще больше усилий, чтобы удержать ее дома и хоть как-то успокоить.

— Сейчас не время, к Юле не пустят, она спит. Подождем до завтра, — твердил я, а Катя рыдала на моем плече.

На следующее утро мы вместе приехали в больницу. Катя сразу направилась к дочери, а меня перехватил в коридоре озабоченный Давид Гелашвили.

Хирург заговорил вполголоса, но тоном, не терпящим возражений:

— Оставьте жену. Нам надо переговорить с глазу на глаз.

— Я ее успокаивал, как мог. Она на седьмом месяце беременности, проплакала всю ночь. Можно, чтобы рядом с ней кто-то был? — Я порывался сопровождать Катю.

— Об этом не беспокойтесь, у нас опытный персонал. — Врач дал распоряжение медсестре и увел меня в свой кабинет. Поставив передо мной стакан с водой, он сел напротив и сложил руки: — У меня две новости.

— Плохая и хорошая? Сначала хорошую, — бодрился я, предчувствуя недоброе. — Плохого, знаете ли, за вчерашний день…

— Состоянии вашей дочери стабилизировалось, угрозы жизни нет. Но для полноценного восстановления организма потребуются донорские ткани и дорогостоящие операции. Если хотите совет, то лучше это делать в Германии. Вы не подумайте, у нас тоже есть хорошие хирурги, но юридические аспекты с донорскими органами настолько запутаны, что можно и не дождаться.

— Я понимаю, понимаю… О какой сумме идет речь?

— Я подготовлю необходимые медицинские документы, пошлю в немецкую клинику. Посмотрим, что они ответят.

— И все-таки? У вас же был подобный опыт.

— К сожалению, поврежден весь желудочно-кишечный тракт, потребуется не одна операция. Думаю, надо ориентироваться на сумму от ста пятидесяти до двухсот тысяч евро. — Хирург замялся. — При нашей клинике существует благотворительный фонд. Средства ограничены, нуждающихся много, существует очередь, но… я бы на вашем месте поспешил.

Я понимающе кивнул:

— Да, конечно. Я работаю в банке, попрошу еще один кредит. Не двадцать, так тридцать лет буду работать на босса.

Гелашвили сжал губы и посмотрел на меня поверх очков так, словно я сморозил глупость.

— Есть еще одно обстоятельство, — промолвил он.

— Плохая новость? — Я вспомнил начало разговора и попытался пошутить: — Если даже комета врежется в Землю…

Я осекся под невеселым взглядом Гелашвили.

— Вчера вы сдали кровь. Мы ее проверили и… — Хирург раскрыл папку, чтобы свериться с результатом анализа, будто диагноз мог волшебным образом измениться. — У вас обнаружили ВИЧ инфекцию.

Повисла долгая пауза. Я не сразу понял, что речь идет обо мне. В беде моя дочь, о ней все мысли и разговоры. Это несчастье также может отразиться на беременной жене, но я… Я мужик, я выдержу. Седые волосы и душевные муки не в счет, лишь бы Юля поправилась, и Катя благополучно родила. О чем вообще речь? Может, я ослышался?

— Вы сказали: ВИЧ?

— Вирус иммунодефицита человека, — отчетливо, с расстановкой произнес врач.

— Тот самый ВИЧ у меня?!

— Вирус обнаружен в вашей крови. Мы, разумеется, проведем повторный анализ, и возможно… Но предупредить я обязан уже сейчас.

— Нет, не может быть. Я не наркоман какой-то… Я семейный человек. — Мои мысли путались. Я пришел сюда с одной проблемой, а меня огорошили совершенно другой. — Не понимаю, ничего не понимаю.

— Выпейте воды.

Я послушно опустошил стакан и посмотрел на доктора. Я не ослышался, это не сон и не шутка. Передо мной все тот же врач, на столе результат анализа с моей фамилией, там сказано, что я смертельно болен. Какие двадцать-тридцать лет? Все планы к черту. Я не протяну и до следующего года. И как я буду жить? Я съежился, представляя себя уродцем, которого все избегают.

Врач наклонился ко мне через стол, заглянул в глаза и мягко заговорил:

— Не паникуйте, сосредоточьтесь на своем дыхании. Вдох-выдох, вдох-выдох. И считайте: раз-два, раз-два. Это звучит глупо, но вы попробуйте.

Я задышал. Разумеется, дышал я и до этого, но всегда этот естественный процесс был вспомогательной функцией организма. Я шел, думал, работал, занимался чем угодно и дышал, как бы между делом, а сейчас я только дышал, шумно и сосредоточенно. И считал: вдох-выдох, раз-два…

Постепенно в голове прояснилось.