Командиры вполголоса отдают команды.

Вперед!

В голове колонны Медведев с армейскими разведчиками. Где-то совсем рядом ухнули разрывы мин, лопнули в стороне ракеты. Но это в стороне, там, отвлекая врага, начал ночной бой стрелковый батальон. Молодые ребята, ровесники Николая, бегут к вражеским окопам. Там, на левом фланге, ради них гибнут люди. Значит, надо пройти. Любой ценой.

Наконец захлестали ветки по лицу, ударил в нос горьковатый запах осенних листьев. Вот он, вражеский тыл, — Брянский лес.

Солнце мячиком выпрыгнуло из-за верхушек елей. Разломало свои лучи в тумане. Он оседал медленно, неохотно. Цеплялся за кусты, опускался меж корней и уползал на дно оврага.

Отряд выстроился на поляне.

— Товарищи, — голос Медведева холодный и ломкий, — мы в тылу фашистов. Но помните, что мы на своей земле. Советская власть на Брянщине — это мы. Каждый из нас. Вы все добровольцы, все коммунисты и комсомольцы. Я не собираюсь учить вас, как нужно вести себя. Трусость, мародерство и… — Командир хлопнул по кобуре маузера. — Я думаю, вам все ясно. В путь, товарищи.

Двигались осторожно. Впереди и по бокам разведка. Опушки обходили. Нужно как можно дальше углубиться во вражеский тыл.

Это случилось на следующий день. Отряд подошел к проселочной дороге. Только собрались переходить, как где-то вдалеке запели моторы.

— К бою!

Рассыпались в кустах. А голоса машин все ближе, все басовитее.

Николай лежал на прелой листве, прижавшись щекой к прикладу автомата.

Вот сейчас случится то, чего он так давно ждал.

По спине пробежал озноб.

«Неужели испугался? Нет!»

Он еще плотнее прижал к плечу автомат. Холодная сталь вернула уверенность.

Машины уже совсем рядом. Вот-вот покажутся из-за поворота. В лесной тишине особенно сильно гудят двигатели. Сейчас!

Первым вырывается из-за поворота сверкающий лаком «оппель-капитан». На крыле флажок, на нем двумя молниями буквы СС. Следом за ним — мотоцикл.

Медведев поднимается и бросает гранату.

— Огонь!

Взрывом «оппель» отшвырнуло в кювет. Посредине дороги горит мотоцикл.

Из-за поворота выскочила крытая машина. Она пытается тормозить, из кузова выскакивают солдаты.

Вот один совсем рядом с Николаем.

Та-та-та!

И снова силуэт в автоматной прорези. Как на стрельбище. Бьется в руках автомат. Отсчитывает очередями вражеские жизни.

Стрельба затихает. Горят на дороге останки машин. Валяются на земле трупы в серо-зеленых шинелях.

Бой длился всего несколько минут. Но они буквально преобразили окружающий мир. Желтые листья покрыты жирной гарью, нет запаха прелой травы, вместо него сладковато и резко пахнет порохом.

Николай шагнул через кювет, вышел на дорогу.

Разведчики собирали документы, вынимали карты из офицерских планшетов.

К Королеву подошел Староверов, протянул пачку фотографий.

— Смотри, Коля.

Лицо Димы было какое-то необычное. Всегда веселые, добрые глаза смотрели холодно и зло.

Николай взял карточки. Виселицы, виселицы, люди у рва, люди у стены. А рядом — довольные, улыбающиеся лица в эсэсовской форме.

«Нет, страшна не война. Страшен фашизм, породивший ее. Заставивший нас взять автоматы и убивать. Но ведь, если уничтожаешь змею, это же не убийство. Это акт милосердия по отношению к тем, кому она угрожает своим ядовитым жалом. Значит, убив фашиста, ты совершаешь то же самое».

Через пятнадцать минут отряд чекистов ушел с дороги, оставив на ней горящие машины и трупы врагов. Отряд открыл боевой счет.

И снова путь сквозь лесную чащу все глубже и глубже во вражеский тыл.

В деревнях Брянщины приветливо встречали разведчиков, по мере сил снабжали продуктами, теплой одеждой, ну и, конечно, выкладывали все, что накопилось на душе.

Однажды Николая вызвал Медведев.

— Королев, возьмешь двух разведчиков, пойдешь в деревню, туда приехал пьянствовать к куму начальник полиции из Людинова. Помни — это не человек, это предатель, зверь и садист. Вот приговор, вынесенный нашим трибуналом. Ты должен привести его в исполнение.

О начальнике людиновской полиции в отряде достаточно наслышались. Слух о его зверствах прокатился по всей Брянщине. Бывший пожарный отсиживался в лесу, скрываясь от мобилизации, объявив себя чуть ли не сектантом. Но как только в Людиново пришли фашисты, он сразу же предложил свои услуги. На его совести были десятки жизней советских людей.

До деревни километров пять. Расстояние, конечно, пустячное, если идти днем и по сухой дороге. А здесь все пока наоборот. Под ногами чавкает грязь. Сапоги скользят, на них налипли комья глины.

Часа в два ночи наконец добрались до деревни. В крайней хате, у самого леса, жил связной — неторопливый, степенный лесник Иван Егорович. Трижды, как условлено, стукнули в окно. Дом ожил, сквозь щели ставни показался желтый зайчик света, со звоном покатилось ведро в сенях.

Распахнулась входная дверь. На пороге хозяин.

— Кого носит?

— Свои, дядя Иван.

— Много здесь своих, а ну, подойди-ка ближе.

Николай шагнул вперед.

— А! Это ты, кудрявый, — усмехнулся старик, — ну что стоишь, хату выстудишь. Заходи.

Они поднялись на крыльцо, вошли в душноватую темноту дома.

Большая горница, печь вполкомнаты, иконы на стене, деревянный стол, лавки. Хозяин десятый год живет бобылем.

Сели, положив рядом с собой автоматы.

— Нужно подождать маленько, ребята. Подождем, пока они напьются. Я с часок назад мимо их хаты шел, видно, гуляют еще, песни орут.

Иван Егорович гасит лампу. Темнота. Кажется, что за бревенчатыми стенами остановилось время. Темнота, только красными звездочками вспыхивают цигарки.

Пора. Старик встает. В деревне тишина. Даже собак не слышно, видно, загнал их дождик по конурам. Разведчики идут вдоль плетней.

— Здесь, — шепчет связной, — в этом доме кум его проживает, старостой он у нас теперь.

— Собаки есть?

— Есть один кобель, злющий, но ничего, он меня знает, так что я его тихо…

Чуть слышно скрипнула калитка. Иван Егорович растаял в темноте. А дождь стучит и стучит по крышам, по земле, по деревьям. Монотонно и гулко. Зарычала собака, потом чуть взвизгнула, узнав. И опять тихо.

Зачавкали шаги, подошел Иван Егорович.

— Все, пошли, я пса в конуре бочкой прикрыл.

Сквозь ставни пробивается свет. Николай тихонько влез на завалинку, заглянул в щель.

Комната, стол полон бутылок, спиной к окну человек, уронивший на стол голову. Больше ничего не видно.

Королев повернулся к леснику:

— Давай, Иван Егорыч!

Старик поднялся на крыльцо, стукнул в дверь. Нет, не слышат. Теперь он со всей силы бьет кулаком по двери.

В сенях завозились.

— Кого там носит, — давится матерщиной хозяин.

— Я, Семеныч, Иван-лесник, отвори, дело есть.

— Да что за дела по ночам?

— Спешное. Ко мне солдат советский зашел, говорит, из плена бежал.

— Постой, постой, сейчас!..

Гремит в сенях щеколда.

Один из разведчиков встал у самой двери, в руке тускло блеснул кинжал.

Дверь распахнулась, и