ты, поручик, а без пластунов обойтись не можешь! – казак заулыбался.

– На вас только и надежда. Господину генерал-лейтенанту так и доложил.

Понравились слова мои казаку. Блеснули глаза в полумраке. Зашутил сразу, разыгрывая действие:

– Грицко! Слышь, генерал хочет дочку за тебя отдать, без сватовства. С цыцками як кавуны.

– Це ему заместо медали! – оценил шутку кто-то из пластунов.

– Да шо медали? Креста! – отозвался другой.

– Та нехай, – согласился, подумав, серьезный Грицко. Застыл как та каменюка, не шелохнется. – Дюже люблю кавуны[18].

Казаки тихо прыснули, давя смешки.

Лежали тихо. Земля медленно остывала. Большой шар луны светил ясно, как люстра. Воздух свежел, гонимый легким ветерком, принося из лагерей запах пищи, немытых тел и свежих ран. Как только звонкие трели сверчков стали оркестром раздаваться со всех сторон, тронулись. Пластуны бесшумно снялись. За ними я, напоследок сжимая локоть вахмистра: не подведи, служивый, тебе вести отряды, у меня другая цель – найти огненный запас. Верный Прохор рядом, старается как может и не пыхтит, словно в молодость свою вернулся. Под ногами земля волнуется, как у пьяного – зашкаливает азарт в алой бурлящей крови. Залегли и поползли, прислушиваясь к каждому звуку. Непривычно. Прохор сразу сдал, сопел, как паровоз на Царскосельской железной дороге. Как там пластуны? Работают с мародерами? А может, в засаду попали? Не слышно и не видно. Я не мог найти себе места. Слушал землю, припав к ней ухом. Слушал звуки вокруг. Смотрел, как на луну летают стрелами летучие мыши. И все-таки пропустил филина, а Прохор – нет. Старик, первым услышав, дернулся всем телом, повернулся ко мне, делая страшные глаза, закивал в сторону позиции. Пора.

Тела моих павших солдат лежали темными горками там, где застал их смертельный час. Показал Прохору, чтоб оставался на месте, пополз к орудиям. Заметив неясное шевеление, пополз туда, достал смит-вессон. Сердце бешено заколотилось от предчувствия. Мародеры! Сорвут задумку. Неужто просочились мимо пластунов. Однако обошлось: один из пластунов снимал с убитого турка мундир. Не отвлекаясь, показал мне рукой верное направление. Я и сам различал темную махину пушки. Пополз туда, где должны лежать снаряды. При неудачном штурме Плевны я не сталкивался с турецкими пушками, заряжаемыми с казенной части. На это и был мой расчет. И он оправдался. Посчитав наши снаряды бесполезными для себя, их не тронули. Латунные поросята лежали там, где мы их положили.

Теперь нужно посмотреть, где неприятель. Возле бруствера возились расплывчатые тени. Это что-то мастерили пластуны, хитрые на выдумки всякие.

Турецкие шатры находились там, откуда они утром начинали атаку. Костры прекрасно давали возможность определить дальность.

Но она нам и не нужна, особенная точность. Пальнем шрапнелью пару раз – и назад.

Поймав за рукав одного из ночных охотников, зашептал в ухо:

– Господин пластун, дай сигнал.

Тот сложил хитро ладони:

– Угуу – угу.

Теперь пластун шептал мне:

– Как готовы будете, за три хвилины[19] гукни мне.

– Ничего не понял.

– Мыкола з Варавой там, – махнул в сторону турок. – Подарунки готовят.

– Сюрпризы, понятно, – а… дошло до меня. Перед залпом сигнал своим подать нужно. Они где-то между лагерем и нами.

– Добре.

Пластун на мгновенье блеснул полоской зубов, мол, оценил мое знание их тарабарского языка.

Три темных облака приближались к огневой. Не бесшумно, но, по мне, чрезвычайно осторожно.

Глаза у всех привыкли к темноте, да и на своих позициях канониры и с закрытыми глазами ориентировались отлично. Сердце застучало возле горла как сумасшедшее. Замки установлены. Углы возвышения выставлены.

– Давай сигнал, – уже вполголоса скомандовал пластуну.

Заклекотал казак ночной птицей. Несколько томительных минут – две тени проскользнули над бруствером.

– Ну, поручик, опять расходятся наши дорожки, сейчас чучела выставим, чтоб турки остереглись сразу сюда лезть. Нехай постреляють трошки.

– Что вы за подарунки делали? – решил я сделать приятное казаку, вворачивая для того родное словечко.

– Гати ставили. Колышек заостренный вкопаешь, через три шага еще один или штык. Побежит турок, споткнется на первом, упадет на второй, если не насмерть, все равно не воин.

– Хитро, – оценил я. Николай хмыкнул: – Чего тут хитрого?

– Мы в плавнях[20] на кабанов гатями охотимся, – сказал он. – Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.

Старший фейерверкер доложил о готовности орудий.

– Шрапнелью[21], трубка два. Веер вправо, три.

Таиться больше не имело смысла.

– Батарея, по басурманам, пли!

Три трехметровых факела рванулись к турецким шатрам.

– Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.

Веер – это значит крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующее – три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.

– Батарея, пли!

– Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.

У противника огни, стоны, крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости господи – поторопился! Можно было еще разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.

Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белую папаху.

– Нашел, батюшка, нашел! – голос старика ликовал.

– Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, – не оценил я его радости. Не очень-то хотелось ссориться с казаками.

– Та где эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдем, Иван Матвеевич, одни мы тут остались.

И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок творится, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.

– Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождем их возле нашего камня.

– Простите нас, ребятушки, – перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчании.

Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.

– Знаешь, Прохор, – я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, – это, наверное, самый длинный день в моей жизни.

– Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.

Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, используя естественный рельеф.

Начиналась оборона перевала Шипки.

3. Конвой

Сильный порыв ветра прогнул брезент, и из дырки от пули отчаянно засквозило. Маленький дьяволенок стихии хозяином ворвался в офицерскую палатку и тонко и протяжно засвистел в ухо, не особо стараясь выводить мотив. Потом шевельнул шерсть папахи, скользнул по щеке, лизнул по губам холодом и затих в ногах.