И вдруг из подпечья показалась лохматая, бородатая голова – ну, точь-в-точь соседский мужик Яков, и заговорила даже его голосом:

– Ну, Федора! Если ты еще когда-нибудь кошку ударишь – не жить тебе на этом свете!

Дико закричала Федора, забилась в истерике. Со двора прибежали старшие братья с отцом и, с трудом разобрав, что говорит Федора, побежали искать Якова. Нашли, наорали на него, притянули к себе в дом, хотя он возмущался и упирался.

Дома попробовали Якова в подпечье засунуть – поместится или нет. А у того ни голова, ни зад туда не входят. Поняла моя родня, что это был домовой, принявший облик соседа.

Федора потом долго не могла в себя прийти. И на всю оставшуюся жизнь запомнила, что бить животных – большой грех, и хоть кошек не любила – больше ни разу их не трогала.

Когда она нам, внукам, рассказала про этот случай, мы посмеялись – не поверили. Знали, что такого не бывает, что ни домовых, ни ведьм, ни чертей нет. А бабушка неграмотная – ведь в школе-то она не училась.

А теперь вот я верю…

Ведь если голодную кошку бьют по голове – должен же кто-то за нее заступиться. Вот домовой и вылез из подпечья.

Р. А. Бруева, г. Петрозаводск

В 1981 году срубил я себе русскую баню – уже будучи женатым. И что мне в голову стукнуло идти в баню гадать – до сих пор не пойму.

Судьба-то ведь у меня уже вся сгадана была, но, поди ты, – моча в голову ударила.

Баня-то еще не до конца была сделана – косяки вставлены, а дверей не было. И вот около ноля часов встал я с кровати, вышел из дома потихонечку, лыжи надел и пошел в баню. До бани метров 30 от нашего дома, а тропы-то тогда зимой не было.

Ну, приехал я в баню на лыжах, сел на скамейку поудобнее и стал вызывать дух Александра Сергеевича Пушкина. Как вызывать по-настоящему, я не знал, говорят, блюдце надо какое-то крутить. А я сидел и вызывал, как умел.

Ну, вот, сижу пять минут, Пушкина вызываю, десять минут вызываю. Вдруг как налетел на меня какой-то вихрь, даже шапку с головы содрал. Как будто палкой кто шапку в головы сшиб. У меня волосы дыбом встали. Я быстро на улицу, да быстро – к дому, даже одну лыжу по дороге потерял.

Заскочил домой – и все двери на крючки! Жена и теща проснулись, они ведь не знали, что я в баню ходил, Пушкина вызывал.

Не успел я объяснить им, в чем дело, вдруг кто-то снаружи по стене к-а-а-к даст! Да так, что весь дом ходуном заходил, и часы на стене остановились. И раз, и другой, и третий! Тогда ведь о Боге еще не вспоминали, а жена моя так напугалась, что креститься начала.

Потом все стихло. До утра мы не спали. Когда светло на улице стало, пошел я в баню. Шапка моя в противоположном углу лежала от того места, где я сидел, вся обледеневшая.

Вот так я погадал. С той поры, как Святки наступают, жена у меня не засыпает раньше моего. Боится, что я опять гадать в баню пойду.

А у меня сейчас опять новая баня, без полов и без потолков только, да без печки – та-то банька уж выгнила.

А.Г. Бахарев, г. Няндома

Был я как-то летом в родной деревне Рыжково, что стоит на высоком берегу Кенозера. Здесь немногим более десятка домов, жители – все люди в возрасте, и только в летнее время наезжают сюда городские родственники с детьми. И жизнь в деревне для всех становится веселее.

В те дни стояла сенокосная пора, дни были жаркие, и по вечерам дети и взрослые сидели на скамеечках под окнами, отдыхали от дневных забот, вели разные разговоры. К нам на беседу в тот вечер заглянула родственница Тася. Поговорили о том о сем и как-то незаметно, не к ночи будет сказано, вспомнили про нечистую силу. Мои внуки и местные мальчишки, сидевшие тут же на завалинке, сразу же насторожились, прислушались к разговору старших. Но и нам, взрослым горожанам, было любопытно услышать о проделках и кознях лешего, ибо встречи местных жителей с ним на Кенозерье, как говорится, имели место. И вот я хочу предложить несколько рассказов, услышанных от кенозерки Таисии Федоровны Прокопьевой.

Мама моя еще была жива и в силах. Пошли мы с сестрой Лидкой за клюквой на болото. Забрались в самый конец, за перелеском увидели свою маму; мы и не знали, что она тоже по ягоды ушла. Подошли к ней, а она ни с того ни с сего и говорит:

– Какого лешего сюда пришли? Мою клюкву брать? Я тут собираю, убирайтесь отсюдова!

Мы глядим: ягод у нее немного, да и мелкие. Ладно, уйдем, места в лесу всем хватит. Перешли еще один перелесок. Вдруг небо потемнело, ветер хлестанул с мелким дождичком.

Забрели в какую-то чащобу: малинник – выше головы, папоротник – выше головы, под ногами – ямы да кочки, ноги сломать можно.

И по этой чащобе не идем, а ползем. В одну сторону двинемся – нет выхода, в другую – тоже сплошные заросли. Не знаем, что делать, хоть плачь!

Еще и расспорили с сестрой: куда идти? Мне кажется – в одну сторону, ей – в другую. Вот сидим на кочках и спорим. Тут я вспомнила мамин рассказ, как она блудила и только после переодевания из леса вышла.

– Лидка, – говорю, – давай переодеваться!

Сняли мы с сестрой платья, вывернули их на левую сторону, снова оделись. Вот не поверите, а все так и было: глядим и глазам своим не верим – в трех метрах от нас старая дорога, заросли папоротника и малинника пропали, как их и не бывало.

Ой, как мы обрадовались, плюнули на все ягоды и домой по дороге пошли. А ведь водил нас лесовой, если бы не переодевание, один Бог знает, чем бы закончилось наше хождение за клюквой в ту осень.

Случилось это в Иванов день, ведь у нас в Рыжково это самый большой праздник. Народ со всех деревень собирается, все Кенозеро в гости приезжает.

…Все пляшут у тети-Маниной избы, вот в кадриль пошли. И дети маленькие тут же под ногами путаются, мешают. А сестре моей Надьке тогда было четыре годика. Вот и она в эту пляску сунулась. Там наша мама тоже кадриль ходила. И закричала на Надьку: мол, поди ты, девка, отсюда, отойди подальше, а то стопчем, дай кадриль-то сплясать! После кадрили-то – хвать, а Надьки нигде нету. Стали искать – дома нет, в деревне – тоже нет.

Обегали все берега: на хорошее-то не подумается, когда девка потерялась. Искали часа два, потом мама побежала к тете Дуне. Пошла тетя Дуня за деревню, поворожила. Вернулась и говорит маме:

– Подите домой и не ищите. Сегодня же сама найдется ваша детка.

Уже ближе к ночи другая моя сестра Машка пошла по деревне. А она, наша потеряха, стоит у угла дома тети Дуни, стоит и улыбается.